Слишком много подозреваемых - [44]

В первые годы их семейной жизни ее все это удовлетворяло. Она и не думала желать большего. Он не был красавцем, но производил приятное впечатление. Его нельзя было назвать удачливым бизнесменом, но достойный образ жизни был им обеспечен. Что с того, что она водила «Форд Таурус», а не «Мерседес»? Она никогда не чувствовала себя в чем-то обделенной. Дадли почитывал «Санди таймс», мог поддерживать любой разговор, оставаясь всегда самим собой и не подлаживаясь под чьи-то вкусы, но, однако, был принят везде с радушием благодаря своему обаянию и способности быстро схватывать все на лету. Что с того, что он не был интеллектуалом? Она тоже не входила в эту когорту. Как все поменялось, она так и не смогла понять. Энфизема обнаружилась позднее. Распад их брака начался задолго до его болезни.

Беверли усматривала в отъезде Дейдры из дома причину последующих семейных неурядиц, но, очевидно, нечто еще до этого медленно разъедало нежную ткань любви и согласия, иначе бы поступок дочери не привел к такой вспышке взаимной враждебности, а затем и полного неприятия друг друга. Дадли настаивал, чтобы Дейдра продолжила учебу в школе-интернате, причем предлагал ей ограниченный выбор – между заведениями мисс Поттер и «Гаррисон Форест». Обе школы были только для девочек, и обе были на большом удалении от родительского дома.

По причине, которой Беверли так и не поняла, Дейдра обратила весь свой гнев на мать, а не на отца, хотя именно от него исходила эта инициатива. Дочь перестала разговаривать с Беверли и лишь иногда обрушивалась на нее с нападками, обвиняя в отсутствии материнского чувства и в желании сбагрить с рук своего ребенка.

По приезде домой на каникулы Дейдра чего только не наговорила. Атмосфера в доме Уинтерсов была отравлена ненавистью. Агрессивная, озлобленная, Дейдра презирала мать и игнорировала любые советы отца. В свою очередь, Беверли прониклась презрением к человеку, который, как она считала, по своей глупой прихоти разрушил семью.

Конечно, доктор Прескотт спустя годы помог ей понять, что эта упрощенная версия была действительно слишком упрощенной. Здесь были замешаны и другие факторы, от коих и возникали проблемы. Беверли ревновала, чрезмерная привязанность Дадли к дочери пробуждала в ней все возраставшую ревность.

Она хотела, чтобы Дадли принадлежал только ей. Поэтому она не очень-то противилась настояниям мужа отослать Дейдру в интернат. Но и тут проявилась двойственность ее натуры. Одна в опустевшем доме, она начала тосковать по дочери. Ожидать прихода Дадли с работы, смотреть, как он сразу хватается за почту, будто там содержится секрет водородной бомбы, как он наливает себе скотч, тщательно отмеривает лед, как-то стало ей совсем неинтересно. Как и глажение его рубашек, просмотр светской корреспонденции и сочинение ответных посланий. Даже посещение лекций в Музее современного искусства и занятия йогой не возродили в ней былой вкус к жизни.

– Вы здесь? – прервал доктор Прескотт ее путешествие в прошлое.

– А где, как вы предполагаете, я нахожусь? Конечно, здесь. Я здесь провожу оплаченное мною время, не так ли? Вот она я, перед вами.

Беверли сразу же раскаялась в том, что сказала, а, главное, ей было стыдно за тон, каким это было произнесено. Она поспешно докурила сигарету почти до фильтра и кинула ее в пепельницу.

– Вам известно, что со мной? Я устала бороться за то, чтобы как-нибудь наладить свою жизнь самой, без чьей-либо поддержки.

Этим высказыванием Беверли дала выход скопившейся в ней взрывной смеси. Озвучивание дотоле безгласных мыслей облегчало душевные муки, и это подстегнуло ее к продолжению монолога.

– Неужели Клио не понимает, как это тяжело? Вся ирония в том, что она сама скоро станет вдовой, но в ней нет ни на фан сочувствия, сострадания, называйте это как хотите.

Беверли нагнулась и, не стесняясь, принялась скрести лодыжки, которые нестерпимо зудели. Это было предусмотрено. Это включалось в процесс лечения. Потому доктор Прескотт и оценивался в золоте ровно настолько, каким был его вес. Поток слов извергался из уст пациента и сметал громоздкую надстройку, давящую на мозг.

– Мне следовало своевременно развестись с Дадли, но я этого не сделала и накинула себе петлю на шею. Он заболел, а я заботилась о нем, готовила ему, убирала за ним. Если ему нужно было показаться врачу, я отвозила его. Я выискивала для него редкие лекарства. Я ворочала его, следила, чтобы не было пролежней, когда он подолгу не вставал с кровати. Я купала его и меняла простыни. Я делала это. Я делала это! Клио Пратт и пальцем не пошевелила, чтобы помочь бедному Ричарду!

Беверли ссутулилась на своем стуле.

– Я не ждала благодарности, не требовала ее ни от кого. Я исполняла свой долг. Мы были мужем и женой почти двадцать лет. Он отец моего единственного ребенка. Хотя я уже не любила его, не хотела больше быть его женой, я беспокоилась о нем. Я не святая. Я это признаю. Но я сделала все, что могла, чтобы облегчить его страдания. Так было до самого конца. Когда он спросил меня, хочу ли все еще развестись с ним, неужели мне нужно было солгать? Что мне следовало сказать? «Нет, милый, сейчас все о'кей, потому что ты все равно скоро умрешь. К чему возиться с формальностями?» Было бы лучше, если бы я так сказала? Но потом… потом… – Ее голос дрогнул.