Слишком много подозреваемых - [42]

Вдоль одной стены располагались книжные полки, сплошь забитые специальной литературой по психиатрии и соответствующей периодикой, собранной за много лет, переплетенной в увесистые фолианты с золотым тиснением. Здесь были книги обо всех эмоциональных травмах, каким только подвержена человеческая личность. Заглавия изобиловали такими словами: как «потеря», «расстройство», «зависимость», «фобия».

Беверли задалась вопросом: читал ли доктор Прескотт все эти труды, или они были тщательно подобраны и выставлены, чтобы производить впечатление на пациентов? За столом психиатра на стенке были развешаны его дипломы – бакалавра медицины колледжа Боудойн и доктора психиатрии Колумбийского университета.

Последние пять лет, дважды в неделю, Беверли каждый раз приходилось ждать возле кабинета в тесной приемной, сидя в неудобном кресле, глядеть на скучную побеленную стену и две цветные фотографии морского побережья, которые она изучила до мельчайших деталей, или углубляться в чтение популярных журналов. Доктор Прескотт предлагал пациентам «Пипл», «Ньюсуик» и «Нью-Иоркер», в лучшем случае – двухмесячной давности, потрепанные, захватанные пальцами, с загнутыми уголками и недостающими страницами.

Читая устаревшую информацию, представленную как самую свежую, Беверли погружалась в очень странное состояние. У нее возникало чувство, что она стала невидимой, что течение ее жизни остановилось, а перед ней разворачиваются события будущего. Чаще всего именно в этот момент доктор Прескотт распахивал дверь в кабинет и приглашал ее зайти.

«Мы готовы. Прошу».

Эти слова, произнесенные его приятным обволакивающим баритоном, неизменно пробуждали в Беверли нелепую надежду на то, что внутри ее ждет, лежа на кушетке для пациентов, мужчина ее мечты.

Беверли участвовала в этом ритуале неделя за неделей, и все ради сомнительного удовольствия просиживать зад на неудобном стуле, вести беседу сама с собой и платить за это по двести десять долларов. Сущий грабеж на большой дороге! Часто ей приходило в голову, что ее мозги гораздо лучше прочистятся, а настроение поднимется после массажа, вкусного ленча и покупки чего-нибудь «для души», причем обойдется это примерно во столько же, но как-то получалось, что она каждый раз отвергала такой вариант.

Вероятно, доктор Прескотт опутал ее сетью и настолько крепко привязал к себе, что без его регулярных проникновений в ее подсознание она становилась просто невменяемой, распад личности был налицо, а затем – прямая дорога в заведение для душевнобольных. Так или иначе, хотя она сама не могла разобраться почему, ее тянуло возвращаться в этот кабинет каждый вторник и четверг, одиннадцать месяцев в году. И так на протяжении уже пяти лет.

Август был исключением, вынужденным, но ставшим с годами уже привычным и даже желанным перерывом. Доктор Прескотт, как и многие другие психиатры, практикующие на Восточном побережье, на месяц переселялся в Труро, маленький городок поблизости от оконечности мыса Код, штат Массачусетс. Должно быть, там делалась скидка приезжающим на лето «психам», или их туда заманивали чем-то иным, но ежегодный отъезд психиатров на каникулы в одно и то же место ассоциировался у нее с поведением горбатых китов, пересекающих океаны, чтобы в определенной точке земного шара произвести на свет потомство. Воображение рисовало ей картины того, что собой представляют берега мыса Код в такое время – пляжи, заполненные бледными, без признаков загара мужчинами в закрытых купальных костюмах и носках почти до колен, беспрестанно задающими друг другу вопросы типа: «Если я брошу вам в лицо горсть песку, то какие чувства вы при этом испытаете?» Она была рада, что проводит лето в Хэмстеде. Ни один психиатр, даже берущий по двести десять долларов за сеанс, не мог себе этого позволить.

Она посмотрела на врача. Доктор Прескотт всегда выглядел одинаково и одевался однообразно – клетчатая рубашка, застегнутая доверху, серая жилетка, отглаженные брюки цвета хаки. Вообще-то он был привлекательным мужчиной, но Беверли ни разу не сказала ему об этом. Предполагалось, что она должна говорить в присутствии врача обо всем, что думает, выкладывать в своих монологах любые мысли, в том числе и о чувствах, которые пробуждает в ней психиатр, но в некоторых ощущениях ей было неловко признаться даже ему. Время не проредило густую поросль его каштановых волос, зачесанных назад на затылок, чтобы открывался внушительный рельефный лоб. Его лицо без единой морщины и хрупкое телосложение создавали впечатление человека без возраста, вернее, неизменного возраста, подходящего для его профессии. На вид ему можно было дать сколько угодно – от тридцати восьми до шестидесяти лет.

Доктор сохранял полную неподвижность во время всех сеансов и, казалось, не догадывался о ее маленькой нужде, заболевшей пояснице и о множестве иных причин, заставлявших Беверли иногда ерзать на стуле. Он позволял себе шевельнуться только в конце отведенного ей часа, когда снимал роговые очки, склонялся над раскрытым блокнотом и сверялся со своим расписанием.

– Итак, в следующий раз мы увидимся во вторник. Вторник и четверг, вторник и четверг. Что, он не мог запомнить это за пять лет регулярных встреч, не заглядывая в свой календарь? Две сотни плюс десятка, больше восемнадцати тысяч долларов в год за часовое свидание, которое на самом деле длилось минут пятьдесят. Только в ненормальном мире психиатрии пятьдесят минут считаются часом.