Слезы Турана - [33]

Пир был в самом разгаре, когда из темноты к костру подъехал статный всадник. На его голове сверкал высокий, украшенный павлиньими перьями шлем. Грудь прикрывал панцирь, притянутый сыромятными ремнями. На боку — широкий меч. Огненный жеребец косил бешеным глазом, танцуя на песке.

— Слава великим огузам! — крикнул джигит, поднимая для приветствия правую руку.

— Слава! — охотно ответили сидевшие у костра.

— Иди к нам!..

— Сюда! У нас баран жирнее, — закричали воины, приглашая всадника к трапезе.

Сзади подъехало еще несколько молодых воинов. Почти у каждого виднелась убитая дичь. Воины спрыгнули с лошадей, подхватывая наполненные чаши.

— Больших вам побед, храбрые огузы!

В свете костров взметнулись кубки.

— Слава отважному Джавалдуру!

— Пусть сто лет его твердая рука будет крепка в бою, так же, как остер и крепок его ум в спорах.

Зазвенело оружие, зашуршали шелковые одежды.

И только Онгон не поднял кубка. Он ласково улыбался, а душа его клокотала. Рука потянулась к чаше с вином, но хотелось обнажить кинжал. Деды и прадеды Онгона были знатнее и богаче рода Джавалдура. Их стада баранов и ло-шадей никто и никогда не мог сосчитать. Но редко на пирах их род встречался с такими почестями. Онгон ненавидел Джавалдура и Чепни за их смелость, находчивость и отвагу. За почет и уважение к ним воинов. Но все это до поры… сегодня он покажет этим презренным нищим! Онгон посмотрел на черное знамя, которое тяжелой тучей нависло над кострами и колыхалось от ветра.

Разгоряченный вином и охотой, веселый Чепни уселся у костра, и лихо ударил по шелковым струнам чанга. Его голос был далеко слышен в широкой степи, и звонкая песня понеслась туда, где высились зубчатые стены Самарканда.

— Долго ли будешь слушать о Рустаме?

Ты думаешь, что не было ему подобных по мужеству?

Если вспомнить о боях Гаршаепа,

то хвастливый Рустам — это тот, кого паршивый дэв

поднял до облаков и бросил в реку;

бежал он от Хумана с тяжелой палицей…

Побил его страж поля в Мазеидеране;

а полководца Гаршаепа никогда и

никто одолеть не мог, и везде его славили:

в Индии, Руме и Чине…

Лицо Онгона исказилось злобой В песне он слышал новые оскорбления. Ему казалось, что Чепни напоминает о том, что он — предок знатного рода всегда остается в тени.

— Клянусь острием моего меча, что мы вспомним о славных воинах старинного предания в битве, которая начнется завтра! И я хочу еще раз вашу кровь взволновать нашей, степной песней! — крикнул огузам Чепни.

— Сколько заплатишь, столько и бараньих потрохов съешь, — тихо сказал Онгон.

И хотя говорил он негромко, у костра, где сидел Чепни, его слова услышали. Друзья Чепни насторожились.

— Собака в доме хозяина — лев! — ответил Джа-валдур.

— Длинный язык вашего рода знают далеко, — огрызнулся Онгон. — А знают ли люди о вашем телячьем уме, который не чтит законы, доставшиеся в наследство от отцов? Посмотри туда! — и Онгон откинул руку в сторону черного знамени.

Пирующие повернули головы.

— Пусть тот, у кого родился сын, идет под белое знамя, на белую кошму и ест мясо белого барана. — Речисто и громко сказал Онгон. — Не так ли нам говорили предки ушедшие в загробную жизнь? У кого дочь, пусть сядет под красное знамя, на красную кошму и ест мясо красного барана. — А тот, — Онгон хлестнул плетью по костру, — у кого нет детей, пусть идет под черное знамя и на черной кошме ест мясо черного барана!..

Все замерли. Тишина была такая, что слышно было, как в Самарканде кузнецы отбивали оружие.

— Песня славит героя. А тому, кто позорит достоинство мужчин на женской половине, остается только петь о подвигах других Ха-ха-ха! — рассмеялся Онгон, упираясь плетью в бок.

Его дружно поддержали родственники и приближенные.

Воины Джавалдура вскочили, схватившись за мечи, но властным жестом Чепни остановил их.

— Только законы отцов и дедов, долг гостеприимства удерживают меня показать тебе свои достоинства. И каждый из твоего племени знает, что я дал клятву быть верным только одной женщине, которая спасла мне жизнь в битве. И каждый знает, что эта женщина, как тот тутовник, который не приносит ягод!.. Виноват ли в том мой дух, что я не могу передать его наследнику, что я не имею потомства?.. Но ты, подлая собака, еще увидишь, что я могу любому и каждому доказать мечом свои мужские достоинства. Есть ли они у тебя? Выйдем в открытое поле и копьями решим наш спор. Выходи, шакал! — Рослый, внушительный Джавалдур разгневался.

— Наш славный Джавалдур! Ответь этой поганой свинье достойным ударом. Или, клянемся, мы сами изрубим ее на мелкие куски! — закричали воины.

Гости расступились большим кругом, давая место для поединка. Воин, обвешанный оружием, хлестнул землю плетью.

— Докажи этому шакалу, что мы можем постоять за свою честь!

Седобородый Джавалдур, видавший на земле многое, молча смотрел на своего противника, заложив руки за спину.

— Отомсти, славный Джавалдур! Или боишься? Не ослабла ли твоя рука? Не хочешь сам, тогда пусти нас!..

Плотный круг огузов выжидающе молчал. Никто не вмешивался в спор, который начался еще по вине предков.

Джавалдур гладил пышные усы и молчал. Горячий Чепни выхватил меч, но старый воин с лицом в шрамах и рубцах так посмотрел на него, что Чепни тут же вогнал меч в ножны.