Слет - [10]

Мы шли, опять продираясь через какие-то кусты, и ветки больно хлестали по глазам, а потом, когда идти стало удобнее, Витька затянул "Мы на пасху шатались". Голос у него мощный, и он орал на весь лес. Когда он дошел до строчки "Мы же русские, Танька!", из темноты раздался голос:

- Ну какой же ты русский, Шварцман!

И на дорогу нам навстречу вышел Андрей Малевич. Мы его ещё не видели. От его замечания все дружно расхохотались, а Витька яростно ударил по струнам и проорал, тщательно картавя:

- Мы же 'усские, Танька!

Мы пьиходим об'атно!

Он допел песню, а потом, раз уж они встретились с Малевичем, решили спеть "Моршанский тракт". Это самая громкая из всех существующих оралок, вопилок и кричалок. Тихо петь её просто не получается. А последнюю строчку так и вообще полагается всем присутствующим орать на пределе своих возможностей. Ну, и проорали. В ближайшей окрестности наверняка всех перебудили.

Оказавшись у сцены, Витька заявил, что им с Некрасовым надо порепетировать, и они бросили нас с Аленкой на произвол судьбы. Я испытывал сильнейшее желание прислониться к какому-нибудь дереву, а прислонившись, съехать вниз на землю и так лежать. Но ничего подходящего поблизости не было, а далеко я уходить не хотел, боясь, что нас потом не найдет Витька. Поэтому я остался стоять где стоял, и мне пришлось опять эксплуатировать Аленку, взяв её под руку - так мне было легче удержаться на ногах. На сцену вышел очень колоритный черноволосый тип и объявил, качнувшись далеко вперед всем телом:

- Песня... "Мужик"!

Он начал петь и запнулся на середине.

- Простите меня, грешного, ради бога, - долго извинялся он, после чего начал песню с начала. На этот раз он сумел спеть на один куплет больше, но дальше дело все равно не пошло. И опять начались биения кулаком в грудь и страстные просьбы о прощении. Он запел в третий раз, и опять не смог довести песню до победного конца. Тут я не выдержал и, сложив руки рупором, громко крикнул:

- Мужик, как я тебя понимаю!

Не сумев спеть песню с третьего раза, он оставил её в покое, более-менее успешно спел пару других песен, после чего сделал четвертую попытку, и на этот раз сумел-таки допеть до конца, за что и был награжден аплодисментами. Тут из темноты рядом со мной вынырнул Либерман.

- Юра, у тебя есть что-нибудь? - спросил он.

Я был преисполнен безграничной любви ко всем окружающим, и без лишнего слова полез в карман за фляжкой. Мы отошли в сторонку, под деревья, и здесь к нам подошел ещё один человек и протянул мне руку:

- Здравствуй.

Я поглядел на него и понял, что не имею ни малейшего представления о том, кто это такой.

- Здравствуй, - ответил я неуверенно. - А ты кто такой?

- Я - Терновский, - ответил он. - Ты на моем костре неделю назад стоял.

Поразительно. С таким мне раньше не приходилось встречаться - чтобы кто-то меня знал, а я его - нет. Это что-то новенькое. И в общем, я помнил, что да, действительно, на том слете Витька говорил, что мы стоим на костре у Терновского. Но никто не удосужился познакомить меня с хозяином костра, и я не имел никакого понятия, кто он такой. Тем более удивительно, что он меня запомнил.

- Ах, вот как... - протянул я. - Ну тогда давай кружку.

Наливая, я счел нужным отметить последние события на сцене:

- Нет, ну этот мужик меня очень впечатлил!

- А, Бекасов, - сказал Либерман. - Он, перед тем как залезть на сцену, выхлебал две бутылки дихлофоса.

- Оно и было видно, - заметил я.

Потом я налил Аленке, потом себе - и наверное, это была последняя капля, которая меня добила. В моей памяти сохранились лишь отрывочные воспоминания о том, что происходило потом. С кем-то я гулял по всему лесу, помню, как меня знакомят с какой-то девушкой, я хочу её поцеловать, чего тот, кто меня с ней знакомит, крайне не одобряет, а девушка, наоборот, одобряет и подставляет для поцелуя не щеку, а губы... После этого - полный провал. Еще сохранились воспоминания, как мы с Поленовым почему-то сидим на земле около Витькиной палатки, и Поленов предлагает мне открыть ещё коньяку - значит, одну стограммовку мы с ним до этого успели выпить? Мраки, полные мраки.

8.

Протрезвев, я обнаружил, что нахожусь на поленовском костре. Исследовав свои карманы, я с большим удивлением обнаружил, что и кружка здесь, и ножик я не потерял, и даже фонарик на месте и способен гореть. Это было поразительно.

- Где Шварцман? - спросил я у окружающих. Я вспомнил, что очень давно его не видел - как он ушел с Некрасовым репетировать, так и исчез.

Никто мне не ответил. На костре было скучно, песен никто не пел сидели молча и глядели на огонь. Изредка кто-нибудь возьмет корнцанг, достанет из костра уголек, прикурит, даст соседу, и сидит дальше. Земля внутри пентагона была уже хорошо размешана и превратилась в чавкающее болото. Все носки у меня были сырые, и я решил их просушить. Взял какой-то прутик, снял с себя сапоги, носки, повесил их на прутик и подержал несколько минут над костром. Но вскоре мне это занятие надоело. Тогда я плюнул на это дело, надел их обратно, решив, что потерплю как-нибудь, и отправился искать Витьку.