Слепые подсолнухи - [21]
— Так о чем вы беседовали? — из полумрака зала раздался голос пожилой дамы, укутанной в каракулевую шубу.
Хуан обернулся и увидел: дама медленно приближается к нему, не отрывая от него пронзительного взгляда. Она прижимала к себе дамскую сумочку так трепетно, будто держала не обыкновенный предмет туалета, а некое существо, слабое и беззащитное, которое нуждалось в надежном убежище.
— Виолета, бога ради! — взмолился полковник.
Но дама была непреклонна:
— Так о чем вы беседовали?
Хуан Сенра обернулся к председателю трибунала в ожидании знака, позволяющего ответить. Полковник подал такой знак. Хуан оказался в зале суда как государственный преступник, но здесь он столкнулся с материнским горем. Горем матери, сын которой был осужден. И теперь Хуан готов был стать ей опорой и утешением.
— Точно не помню, обо всем понемногу, — начал Хуан Сенра. — О своем детстве, о родителях… О тюрьме. Иногда о войне.
Произнеся пару-другую расплывчатых, ничего не значащих фраз, он принялся плести кружево невероятной лжи, длинной, плотной, тягучей, временами изливаясь потоком милосердия, который превращает отъявленную ложь в опору, смысл и краеугольный камень жизни.
Пожилая дама, скрытая в полумраке — лишь часть силуэта освещалась зыбким лучом, который пробивался сквозь ставни за спинами членов трибунала, — судорожно прижимала сумочку к груди, словно боялась, что она оживет и упорхнет. Дама задавала вопросы с невероятной настойчивостью и суровостью, которыми даже не все судьи могут похвастать. Она никого не хотела ни обвинять, ни оправдывать, единственное: желала отделить ложь от истины. Или докопаться до истины. С ее почти неподвижных, бесцветных, напряженных губ срывались вопросы один за другим, без смятения и боли. А ответы словно бы и не интересовали ее.
Суровая, раньше срока поседевшая, не выказывающая материнской нежности, носящая траур, печальная, казалась она гротескной пародией на терзания и муки, словно позировала кому-то, кто хотел изобразить картину мести. И все же ее болезненно тревожный взгляд, напускное равнодушие ко всему, что не было связано с ее сыном, ее маниакальная страсть, с которой она пыталась уличить во лжи Хуана, — все говорило, кричало о том, что перед ним — разбитая горем мать.
— У него был след от ожога. Пролил на себя кипящее масло. Где был след?
— На внутренней стороне правого бедра. После операции я колол ему успокаивающее. Поэтому я знаю, где был шрам.
— Какая операция?
Конечно, Хуан ни словом не обмолвился о вилах пастушка. Придумал какую-то историю с перитонитом или что-то подобное. Когда Мигеля доставили в тюрьму Порльер, он все еще долечивался, хотя к тому времени уже почти поправился.
Пожилая дама не оставляла попыток вывести злоумышленника на чистую воду. В свою очередь Хуан лихорадочно искал ключевую волшебную фразу и тогда произнес, словно магическое заклинание:
— Мигель был замечательным пациентом.
Пелена спала, сверкающая вершина блеснула в небесах. Пожилая дама, освещенная ярким солнечным лучом, нашедшим скромное отверстие в наглухо задраенных ставнях, стояла посреди зала олицетворением мести. Неторопливо приблизилась она к Хуану, с подозрением оглядела его с ног до головы и наконец в полном молчании уставилась взглядом в глаза бедного санитара. Заняла позицию между обвиняемым и белобрысым секретарем. Какое теперь ей было дело до всех собравшихся в зале. Гроша ломаного не стоили приказы и распоряжения полковника, яйца выеденного не стоили ни его «бога ради», ни его настойчивые «пожалуйста». Она давно уже привыкла к притворной властности полковника Эймара. Сейчас она расспрашивала о своем сыне. Впервые получила весточку из первых рук, не из насквозь лживых протоколов дознания, не от случайных третьих лиц, и знать не знавших Мигеля. Сейчас наконец-то она получила возможность выяснить дорогие ее сердцу мелочи, крохотные детали последних дней жизни родного сына. Скрупулезно сотканная причудливая ткань незначительных фактов прорвалась сдавленным рыданием, клокотавшим в горле. Непрерывный звук — его можно было бы назвать гласным звуком, но такого звука нет ни в кастильском, ни в каком-либо другом человечьем языке, он живет только в языке животных, в языке зверя, который захлебывается рыданиями. Никто теперь не мешал ей задавать вопросы.
Нет, она больше не приблизилась к Хуану ни на шаг, не протянула к нему свои старческие руки. Оба оказались лицом к лицу, глядя друг другу в глаза. И вокруг не было никого: ни судей, ни членов трибунала, ни белобрысого секретаря, ни караульных. Луч света освещал ее лицо, но вся она тонула в полумраке зала. И тогда, собрав всю свою волю, пожилая дама четко произнесла: «Да, это был он, мой сын».
Полковник вышел из-за стола, почти по-театральному гротескно спрыгнул с помоста и оказался подле жены. И хотя пожилая дама была весьма миниатюрна, она казалась массивнее и величественнее своего супруга. Тот попытался принять вид сурового и властного командира.
— На сегодня вполне достаточно.
Младший лейтенант Риобоо отдал приказ увести заключенного. Ко всему безучастные караульные грубо подхватили Хуана и без лишних церемоний втолкнули его в комнату, где в тесноте томились осужденные, только что приговоренные к смертной казни военным трибуналом под председательством полковника Эймара. Все, включая Хуана, хранили гробовое молчание.
Если в двух словах, то «желание исчезнуть» — это то, как я понимаю войну.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Рассказ. Случай из моей жизни. Всё происходило в городе Казани, тогда ТАССР, в середине 80-х. Сейчас Республика Татарстан. Некоторые имена и клички изменены. Место действия и год, тоже. Остальное написанное, к моему глубокому сожалению, истинная правда.
Вот уже тридцать лет Элис Манро называют лучшим в мире автором коротких рассказов, но к российскому читателю ее книги приходят только теперь, после того, как писательница получила Нобелевскую премию по литературе. Критика постоянно сравнивает Манро с Чеховым, и это сравнение не лишено оснований: подобно русскому писателю, она умеет рассказать историю так, что читатели, даже принадлежащие к совсем другой культуре, узнают в героях самих себя. В своем новейшем сборнике «Дороже самой жизни» Манро опять вдыхает в героев настоящую жизнь со всеми ее изъянами и нюансами.
Впервые на русском языке его поздний роман «Сентябрьские розы», который ни в чем не уступает полюбившимся русскому читателю книгам Моруа «Письма к незнакомке» и «Превратности судьбы». Автор вновь исследует тончайшие проявления человеческих страстей. Герой романа – знаменитый писатель Гийом Фонтен, чьими книгами зачитывается Франция. В его жизни, прекрасно отлаженной заботливой женой, все идет своим чередом. Ему недостает лишь чуда – чуда любви, благодаря которой осень жизни вновь становится весной.
Трумен Капоте, автор таких бестселлеров, как «Завтрак у Тиффани» (повесть, прославленная в 1961 году экранизацией с Одри Хепберн в главной роли), «Голоса травы», «Другие голоса, другие комнаты», «Призраки в солнечном свете» и прочих, входит в число крупнейших американских прозаиков XX века. Самым значительным произведением Капоте многие считают роман «Хладнокровное убийство», основанный на истории реального преступления и раскрывающий природу насилия как сложного социального и психологического феномена.
Роман «Школа для дураков» – одно из самых значительных явлений русской литературы конца ХХ века. По определению самого автора, это книга «об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности… который не может примириться с окружающей действительностью» и который, приобщаясь к миру взрослых, открывает присутствие в мире любви и смерти. По-прежнему остаются актуальными слова первого издателя романа Карла Проффера: «Ничего подобного нет ни в современной русской литературе, ни в русской литературе вообще».