Слепой. Смерть в подземке - [49]

— Прости, Ник-Ник, я что-то устал, — вяло пробормотал Дугоев, тяжело, по-стариковски сползая с массажного стола. Лежавшая у него на плечах рука Безродного потянулась следом, словно в попытке его удержать, соскользнула с липкой от застывающего пота кожи, нерешительно повисла в воздухе и медленно, осторожно, словно боясь спугнуть, опустилась на край стола. — Мне надо подумать.

— Подумай, — так же вяло откликнулся Николай Николаевич. — Только думай, во-первых, быстро, а во-вторых, хорошо. Очень многое зависит от того, что ты надумаешь. Я уже слишком стар, чтобы начинать с нуля… да и ты тоже, Марат.

— Я подумаю, — пообещал Дугоев и, не оборачиваясь, побрел в душевую.

Преодолев неразумное желание выйти в коридор и попросить у Молчанова пару глотков из спрятанной за пазухой фляжки, Безродный ограничился тем, что сунул в зубы сигарету и закурил, задумчивым, обращенным внутрь взглядом следя за прихотливыми извивами лениво клубящегося под люминесцентной лампой табачного дыма и прислушиваясь к доносящемуся из душевой плеску воды.

Глава 10

Палыч владел немолодым минивэном «крайслер», но по делам предпочитал ездить на сданных в ремонт автомобилях клиентов. При этом он практически ничем не рисковал: всегда можно было сказать, что выехал обкатать машину и проверить качество ремонта перед возвращением владельцу. Сейчас он сидел за рулем собственноручно реанимированной белой «девятки», с удовлетворением констатируя, что поработал на славу и не просто вернул этому корыту способность перемещаться в пространстве без буксира, а подарил ему вторую молодость. Эта молодость обещала стать коротким, как бабье лето, да вдобавок последним всплеском активности, но сейчас она была в разгаре: машина бежала резво и великолепно слушалась органов управления, будь то руль или тормозная педаль.

Осторожно, чтобы не повредить только что приведенную в чувство подвеску, преодолев километровый отрезок пыльной, ухабистой грунтовки, белая «девятка» въехала в распахнутые настежь и уже успевшие врасти краями створок в землю ворота из натянутой на ржавый стальной каркас металлической сетки. Дорога, если ее можно так назвать, стала еще хуже, по бортам и днищу с противным шорохом заскребли сухие стебли бурьяна, справа и слева воздвиглись груды строительного мусора и штабели растрескавшихся бетонных плит. Недостроенный паркинг высился впереди чудовищной серой этажеркой высотой в пять этажей; первый этаж почти целиком утонул в кустарнике и поднявшейся в человеческий рост сорной траве, на плоской кровле шелестели жиденькими кронами, роняя по ветру золотые монетки опавших листьев, молодые березы. Поверх ограждающего заброшенное строительство бетонного забора виднелись только макушки гигантских усеченных конусов, над которыми плотной белой шапкой стоял пар — трубы расположенной неподалеку ТЭЦ.

Ориентируясь не столько по описанным назначившим эту встречу человеком приметам, сколько по отпечатавшимся в песке свежим следам автомобильных покрышек, Палыч направил машину к недостроенной парковке — медленно разрушающемуся памятнику чьему-то бизнес-проекту, не вписавшемуся в грандиозные планы прежнего правительства Москвы. Под колесами хрустел гравий, с характерным треском лопалось, заставляя водителя досадливо морщиться, притаившееся в пыли битое бутылочное стекло. Недовольно взрыкивая мотором, «девятка» преодолела крутой временный пандус и остановилась, въехав на первый этаж паркинга.

Здесь царил прохладный, продуваемый сквозняками полумрак, из которого выступали уходящие в перспективу, кажущиеся бесконечными ряды поддерживающих перекрытие колонн. На голых бетонных плитах пола валялся блеклый от старости, слежавшийся мусор, снаружи намело мертвых листьев и пыли. Поодаль, поблескивая любовно отполированными бортами и чистенькими титановыми дисками колес, стоял большой серебристый внедорожник. В таком окружении он напоминал космический корабль далекого будущего, совершивший посадку среди руин погибшей миллионы лет назад внеземной цивилизации. Впрочем, из всех, кого знал Палыч, такое сравнение могло бы прийти в голову разве что Валдаю; для него самого внедорожник был просто «лексусом» две тысячи девятого года — расточительной игрушкой, тем более бессмысленной, что ради сохранения престижа владельцу уже пора было поменять ее на что-нибудь посвежее.

Заглушив двигатель и воткнув первую передачу, которую всегда использовал в качестве стояночного тормоза, Палыч выбрался из машины и направился к внедорожнику. Оттуда навстречу ему никто не вышел: эти шестерки чувствовали себя хозяевами жизни, для которых элементарная вежливость вовсе не обязательна. Их бы на недельку в девяностые — о, вот тогда бы Палыч на них посмотрел! А впрочем, это ведь не разборка, да и тогда, как сейчас, действовало правило: кто платит, тот и заказывает музыку.

Стекла в «лексусе» были покрыты непроницаемо-густой тонировкой — все, кроме ветрового, сквозь которое можно было с грехом пополам разглядеть только бледные, лишенные индивидуальных черт пятна физиономий сидящих спереди людей. Есть ли кто-нибудь сзади, Палыч не разглядел, да и не особенно к этому стремился: воевать он с ними не собирался, а раз так, какая разница, сколько их там, внутри?