Слепой. Смерть в подземке - [33]

Обтянутое лоснящейся тканью седалище охранника зашевелилось активнее, и он, пятясь, на четвереньках выбрался на волю. Физиономия у него была багровая, узел галстука ослаблен, ворот рубашки расстегнут, а подол выбился из брюк, свисая вниз неопрятным треугольным языком. В руках «гвардеец» держал вожделенный трофей — плоскую продолговатую сумку из плотного брезента, вроде тех, в каких сантехники носят свои инструменты. Сумка была обернута полиэтиленовой пленкой, поверх которой кто-то не поленился намотать неимоверное количество прозрачного широкого скотча.

— Есть, — констатировал он очевидный для всех присутствующих факт.

— На ж… шерсть, — стравил пар Петр Кузьмич. — Давай сюда. Зовите водилу, пусть увозит это барахло.

Он кивнул подбородком на развороченный станок, давая понять, какое именно барахло имеет в виду.

— Так куда ж его теперь? — изумился охранник, заталкивая за пояс подол рубахи.

— На свалку, — предложил Стрельцов, — в речку, в болото… В общем, куда хотите.

Забрав у охранника сумку, он рука об руку с Вышегородцевым двинулся к двери, что вела из гаража во внутренние помещения особняка.

— Как же мы его выгружать-то станем? — пробормотал у него за спиной охранник. — Он же тяжелый, сука!

— Тонна, не меньше, — авторитетно подтвердил второй.

Петр Кузьмич не обернулся: проблемы индейцев вождя не волнуют.

В просторной, дорого и со вкусом обставленной гостиной с видом на позлащенную осенью березовую рощу их дожидался покинутый стол с легким полуденным перекусоном: коньяк, фрукты, бутерброды с семгой и ломтиками лимона и обожаемый Вышегородцевым горький шоколад.

— Ну, давай, не томи! — падая в глубокое кресло с полосатой шелковой обивкой, взмолился хозяин.

Стрельцов тоже уселся, положив перед собой на стол обмотанную скотчем сумку, вынул из кармана пружинный нож и нажатием кнопки выбросил острое двенадцатисантиметровое лезвие.

— Ого, — сказал Андрей Викторович, — да ты, оказывается, опасный человек!

— Мы парни-ежики, в голенищах ножики, — отшутился Петр Кузьмич, надрезая острым как бритва лезвием упаковку. — Не вилкой же ее ковырять!

Он небрежно отложил в сторону снятый полиэтилен, расстегнул пряжку ременной застежки, откинул брезентовый клапан и, не глядя зачерпнув из туго набитой сумки, картинным жестом высыпал на стол перед Вышегородцевым полную пригоршню ограненных алмазов.

— А ты говоришь, станок, — сказал он, складывая и убирая в карман нож.

Глава 7

— В честь какого это радостного события мы так старательно чистим перышки? — с легкой подначкой поинтересовалась Ирина Быстрицкая, когда, вернувшись с работы, застала мужа стоящим перед большим зеркалом в спальне в трусах и белой рубашке и пытающимся завязать галстук. — Галстук… — Она посмотрела направо и, как и ожидала, увидела висящий на спинке стула темный выходной костюм. — Галстук, — повторила она, — костюм… Это что, сюрприз? Признавайся, в каком кармане билеты в театр?

Супруг заметно смутился, а может быть, просто изобразил смущение, которого на самом деле не испытывал. Судить об этом наверняка было трудно, если вообще возможно. Ирина давно привыкла не вдаваться в излишние тонкости во всем, что касалось мужа, предпочитая просто принимать на веру все, что он считал нужным сообщить или продемонстрировать, будь то слова любви, известие о немедленном отъезде в срочную командировку или, как сейчас, отобразившееся на лице смущение.

Наверняка о нем, да и о себе тоже, она знала только одно: они по-прежнему любят друг друга, и это с лихвой окупает все неудобства и тревоги, с которыми постоянно сопряжена их семейная жизнь. Доказательством его любви служил сам факт их совместного проживания — для простых обывателей вещь обыденная, обусловленная привычкой, нежеланием что-либо менять и невозможностью разъехаться без катастрофического ухудшения финансовых и жилищных условий. Среднестатистическому обывателю, независимо от пола и социального статуса, факт многолетнего сожительства ничего не доказывает, и это справедливо, но Глеб Сиверов не являлся среднестатистическим обывателем, хотя и любил, чего греха таить, поваляться на диване, глядя одним глазом в газету, а другим — на экран бормочущего в углу телевизора.

Много лет назад по крайне несчастливому стечению обстоятельств тайна, которую Глеб годами бережно хранил от жены, открылась: Ирина узнала, с кем ее угораздило связать свою судьбу. После этого чисто женские страхи и сомнения типа «любит — не любит» оставили ее навсегда. На смену им пришли другие страхи, куда более мрачные и обоснованные, но в любви мужа она больше не сомневалась. Для человека его профессии семья — не просто обуза, а ахиллесова пята, источник постоянной угрозы. Судьба тайного полевого агента с широкими полномочиями — это судьба волка-одиночки; чтобы идти ей наперекор, нужны очень веские причины. И, возвращаясь домой с очередного задания, встречая Ирину с букетом цветов около проектного бюро, в котором она работала, даже выезжая с ней за покупками в супермаркет, Глеб всякий раз доказывал этим свою любовь.

Это было главное — по крайней мере, для нее; детали не имели значения, тем более что почти все они надежно скрывались под грифом «Совершенно секретно». Совать нос в эти секреты было просто-напросто опасно; применительно к этому случаю заезженный оборот «умереть от любопытства» принимал совсем иное, буквальное значение. Короче говоря, на месте Ирины Быстрицкой какая-нибудь любительница контролировать каждый шаг мужа давно сошла бы с ума, а вернее всего, просто ушла бы от не поддающегося дрессировке супруга к другому, более послушному и менее засекреченному.