Слепота - [77]

Садик и дворик являли собой форменные джунгли, благодаря последним дождям буйно пошли в рост трава и разнообразные сорняки, семена которых заброшены были сюда ветром, так что попрыгивающим здесь кроликам еды хватает, ну а куры, куры, они и при засухе не пропадут. Обессилевшие носильщики, еле переводя дух, уселись на землю, совершенно разбитые от трудов и тягот, и чуть в сторонке, отдыхая, как и они, лежал труп, оберегаемый женой доктора от посягательств кур и кроликов, причем если одни, подергивая носиками, питали всего лишь бескорыстный интерес, то другие, уставив клюв на манер штыка, готовы были на все. Сказала жена доктора так: Прежде чем выйти на улицу, она не позабыла открыть дверцу крольчатника, не хотела, чтоб живность подохла с голоду. Нет сомнения, что трудно не жить с людьми, а понимать их, сказал доктор. Девушка в темных очках пучком травы вытирала испачканные руки, сама виновата, ухватила труп не там, где следовало, вот оно как получается, когда без глаз-то ходишь. Сказал доктор: Надо найти лопату, что ли, какую-нибудь или, не знаю, заступ, и тут можно заметить, что вечное возвращение на самом деле предпринимают слова, сейчас вот вернулись эти, сказанные некогда совершенно по тому же поводу, и первым был человек, угнавший автомобиль, а второй станет старуха, вернувшая ключи, и, в землю положенные, ничем не будут отличаться они друг от друга, если только, конечно, не сохранится о них памяти. Жене доктора, поднявшейся в квартиру девушки в темных очках за чистой простыней, пришлось долго выбирать, какая почище, а вернувшись, обнаружить, что куры уже устроили себе настоящее пиршество, тогда как кролики довольствовались тем, что перемалывали свежую травку. Закрыв и обвернув тело, жена доктора отправилась на поиски лопаты или заступа. То и другое нашлось вместе с другими инструментами в сарайчике. Я сама, сказала она, земля рыхлая, копать легко, а вы отдыхайте. Выбрала такое место, где поменьше корней, таких, которые надо долго рубить, и не подумайте, что это так просто, корни — народ упорный, они умеют пользоваться тем, что почва рыхлая, чтобы увернуться из-под удара этой гильотины, а не вышло — так хоть смягчить убийственный, смертоносный его эффект. Ни жена доктора, ни он сам, ни девушка в темных очках, хоть и по разным причинам, ибо одна была занята работой, а двое других — по слепоте своей, не заметили, как на балконах, не на всех, соседних домов появились слепцы, немного, привлеченные, надо полагать, стуком лопаты, неизбежно, как бы мягка ни была земля, сопутствующим акту копания, тем более что непременно отыщется и со звоном подвернется под штык какой-нибудь камешек. Эти мужчины и женщины казались зыблющимися, полупросвечивающими, как призраки, а может, это и были призраки, решившие из любопытства присутствовать на погребении, вспомнить, как происходили их собственные похороны. Жена доктора увидела их лишь в тот миг, когда, выкопав яму, разогнула наконец затекшую спину и подняла предплечье ко лбу, чтобы вытереть пот. И тут, в неудержимом порыве, не успев даже осознать, что делает, она крикнула и этим слепцам, и всем прочим, сколько ни есть их в мире: Она оживет, заметьте, оживет, а не: Воскреснет, это все-таки было бы, пожалуй, чересчур, хотя любой словарь подтвердит, пообещает или намекнет, что речь идет об идеально точных синонимах. Слепцы перепугались и юркнули внутрь, они не понимали, с какой стати прозвучало это слово, и вообще не готовы оказались к такому откровению, вот и видно, что не бывают на той площади, где раздается столько магических объявлений и где для полного комплекта не хватает только головы богомола и самоубийства скорпиона. Кому ты кричала, кто оживет, спросил доктор. Слепым, которые появились на балконах, я испугалась и, кажется, их перепугала. А почему оживет? Не знаю, пришло это слово в голову. Ты скоро сама на площадь эту выйдешь. Ну да, проповедь над кроличьим зубом, над куриным клювом, а теперь помоги мне, сюда-сюда, вот так, бери ее за ноги, а я возьмусь здесь, вот так, теперь потихонечку опускаем, осторожно, не столкни меня в могилу, вот так, вот так, еще, я вырыла поглубже, чтобы куры не разрыли, а то начнут копаться, не знаешь, докуда докопаются, ну вот и все. Забросала яму землей, утрамбовала, нагребла небольшой холмик, потому что земли, возвращающейся к земле, всегда оказывается больше, и все это так споро, словно в жизни своей ничем, кроме похорон, не занималась. Потом отсекла ветку с розового куста, росшего в углу двора, и вкопала ее в головах могилы. Оживет, спросила девушка в темных очках. Она — нет, отвечала жена доктора, но те, кто покуда еще жив, должны возродиться в самих себе, а они этого не делают. Мы все уже наполовину мертвы, заметил доктор. Однако же — и наполовину живы, сказала его жена. Отнесла в сарайчик лопату и заступ, обвела взглядом двор, убеждаясь, что все оставляет в порядке. А в чем он, порядок-то, спросила она саму себя и сама себе ответила: А в том, что мертвые — там, где должны быть мертвые, а живые — там, где живые, покуда куры и кролики пожирают одних и становятся жратвой для других. Хорошо бы оставить родителям какую-нибудь весточку, сказала девушка в темных очках, просто, чтобы знали — я жива. Не хочу лишать тебя иллюзий, сказал доктор, но сперва им бы надо найти свой дом, а это весьма маловероятно, мы и сами никогда бы не добрались сюда, не будь у нас поводыря. Ты прав, прав, я ведь даже не знаю, живы ли они, но если не оставлю им весточку, метку, все равно что, буду чувствовать, будто я их бросила. Ну, так что же им оставить, спросила жена доктора. Ну, что-нибудь такое, что они могли бы узнать на ощупь, да вот беда — у меня уже ничего не осталось из того, что я носила прежде. Жена доктора поглядела, как сидит она на нижней ступеньке пожарной лестницы, руки брошены на колени, волосы рассыпались по плечам, красивое лицо искажено страдальчески, и сказала: Знаю, что им оставить. Взлетела по лестнице в квартиру и вернулась с ножницами и обрывком шнурка. Что это ты затеяла, забеспокоилась девушка, когда заскрипели, срезая прядь ее волос, лезвия. Если твои родители вернутся и обнаружат на дверной ручке локон, спросила жена доктора, неужели не сообразят, что принадлежать он может только их родной дочке. Я сейчас заплачу, сказала девушка в темных очках и, незамедлительно исполнив свое намерение, уронила голову в колени, колени обхватила руками и принялась избывать в горючих слезах все свои предыдущие горести и нынешнее волнение по поводу этой памятки, придуманной женой доктора, и, как та поняла потом, неизвестно по каким путям души дойдя до этого понимания, плакать еще и по соседке с первого этажа, пожирательнице сырых кроликов и кур, старой ведьме, мертвой своей рукой вернувшей ей ключи от родного дома. Тогда жена доктора произнесла: Что за времена настали, на наших глазах переворачивается порядок вещей, и то, что почти всегда принадлежало смерти, стало ныне символом жизни. Есть руки, способные творить еще и не такие чудеса, сказал доктор. Нужда заставит пироги печь, а теперь довольно философии и чудотворства, беритесь за руки, пойдемте к жизни. Девушка в темных очках сама повесила перехваченную шнурком прядь на дверную ручку: Думаешь, заметят, спросила она. Дверная ручка — это протянутая для приветствия рука дома, ответила жена доктора и, произнеся эту, что называется, ударную реплику, сочла, что визит завершен.