Слепая сова - [22]

Точно мне было предписано прощать всех живых! Но все это комедиантство не производило на меня никакого впечатления. Наоборот, я получал удовольствие от того, что эта чернь сама хоть на время, хоть ложно, но все же на несколько мгновений попадала в мой мир. Разве моя комната не была гробом, а постель не была холоднее и темнее могилы? Постель, которая всегда была расстелена и приглашала меня лечь. Сколько раз мне казалось, что я на погребальных носилках, а по ночам мне мерещилось, что комната уменьшается и давит меня. Не испытывают ли такие же чувства в могиле? Знает ли человек что-нибудь о том, что он будет испытывать после смерти?

Хотя кровь в теле сразу останавливается и уже через сутки некоторые органы начинают разлагаться, но ногти и волосы растут и после смерти. Что же, чувства и мысли исчезают сразу после остановки сердца или же продолжают скрытую жизнь, пока остатки крови еще сохраняются в мелких сосудах? Страшно уже только одно предчувствие смерти, а что испытывают люди, которые ощутили, что умерли? Бывают старики, которые умирают с улыбкой, точно переходят из одного сна в другой, или гаснут, как светильник. Но что же испытывает молодой сильный человек, который умирает внезапно и все силы которого какое-то время борются против смерти?

Часто я думал о смерти и разложении частиц моего тела, так часто, что эта мысль меня больше не пугала. Наоборот, я искренне хотел исчезнуть, полностью уничтожиться. Единственное, чего я боялся, это того, что частицы моего тела перейдут в тела этой черни. Мысль об этом была для меня нестерпимой. Иногда мне хотелось, чтобы у меня после смерти появились руки с чувствительными длинными пальцами и чтобы я аккуратно собрал этими руками все частицы своего тела, чтобы частицы моего тела — они мои! — не перешли в тела этой черни.

Иногда мне казалось, что то, что я вижу, видят все умирающие. Смятение, страх, ужас, желание жить затихали, я отбрасывал все те представления, которым меня учили, и чувствовал особенное успокоение. Единственное, что меня еще привлекало, была надежда на полное небытие после смерти. Мысль о потусторонней жизни меня пугала и утомляла. Я ведь не успел еще привыкнуть к тому миру, в котором жил. Для чего же мне еще был нужен мир иной? Я чувствовал, что этот, земной мир не для меня, он для людей бесстыдных, наглых, жадных, шарлатанов, грубых, как погонщики верблюдов, для людишек с завидущими глазами. Мир был для людей, сотворенных достойными его, людей, которые способны пресмыкаться перед сильными мира земного и небесного, как голодные собаки, нищенски виляющие хвостами перед лавкой мясника в надежде получить ошметок потрохов. Мысль о потусторонней жизни меня пугала и утомляла. Нет, мне совершенно не хотелось видеть все эти тошнотворные миры, все эти омерзительные образы! Неужели бог обладает такой низостью, чтобы насильно заставить меня глядеть на все его миры?

Но я не могу и не стану обманывать. В том случае, если новую жизнь пройти все же надо, я хотел бы иметь притуплённые, замедленные чувства. Чтобы я дышал без труда и, не чувствуя усталости, смог прожить жизнь сам для себя в тени колонны капища Лингама, полеживать там так, чтобы солнце не слепило глаза, а звуки человеческих голосов и шум жизни не достигали моего слуха.

…………………………………………………………………………………..

Чем глубже я погружался в себя, тем больше улавливал слухом голоса других, а свой голос ощущал у себя в горле как свернувшееся животное, которое зимой забивается в нору. Одиночество, прятавшееся за моей спиной, было пустым и давящим, как ночи предвечности. Ночи, темнота которых липка, густа, заразна и которые так и ждут опуститься на уединенные города и наполнить их сном похоти и ненависти! Но по отношению к этому горлу, которым я был, я оставался лишь абсолютным бытием, безумным пришельцем. То притяжение, которое ради защиты от одиночества прилепляет людей друг к другу во время воспроизведения рода, есть результат безумия, живущего в каждом человеке, которое смешивается у него с сожалением о том, что он тихо склонится к пучине смерти…

Только смерть не лжет!

Присутствие смерти уничтожает все фантазии и предрассудки. Мы — дети смерти, и только она спасает нас от обманов жизни, и это она лежит в глубинах жизни, кличет и призывает нас к себе. В том возрасте, когда мы еще не понимаем человеческую речь, мы иногда замираем среди игр: в эти мгновения мы слышим голос смерти… И на протяжении всей жизни смерть нас ведет. Разве не случалось всем людям внезапно и без причины задуматься и так погрузиться в мысли, что все представления о времени и месте исчезают и человек сам не знает, о чем он думал? После таких мгновений нужно приложить усилия, чтобы снова освоиться с этим внешним миром. Это — голос смерти, ее зов.

Когда я лежал в своей влажной, пропахшей потом постели и когда мои веки становились тяжелыми и я хотел предать себя небытию и вечной ночи, — в этот момент обычно снова оживали во мне все утраченные воспоминания и забытые страхи. Страх перед тем, что перья в моей подушке станут кинжалами, пуговицы на моем кафтане станут без меры огромными, как мельничные жернова, страх перед тем, что кусок лаваша упадет с полки и разобьется, как стекло, тревога из-за того, что, если я усну, масло из светильника прольется на пол, вспыхнет — и сгорит весь город. Страх перед тем, что лапы собаки, сидящей около лавки мясника, застучат вдруг по земле, как лошадиные копыта. Страх перед тем, что оборванный старик перед своим товаром вдруг расхохочется и так расхохочется, что больше уже не сможет остановиться, ужас перед тем, что червяк в водоеме в нашем дворе превратится вдруг в кобру. Ужас перед тем, что моя постель станет вдруг надгробным камнем, повернется на петлях и погребет меня, сомкнув мраморные зубы. Ужас перед тем, что я вдруг потеряю голос и, сколько бы я ни вопил, никто мне не придет на помощь….