Следы ведут в пески Аравии - [34]

Решили объясниться с долой. Однако их к нему не пустили, сославшись на то, что он болен. А наутро у стен их дома снова появились верблюд и осел с погонщиком, которому было приказано сопровождать их в Моху. Участники экспедиции снова отказались трогаться с места. На этот раз к доле отправили Берггрена, приказав не уходить, не получив ответа. Берггрен пробыл у ворот губернаторской резиденции целый день, пока ему не передали: дола хочет говорить не со слугой, а с его господами, пусть придет кто-нибудь из ученых чужестранцев.

Пошел Форскол. Войдя к доле, он смиренно заявил:

— Да будет восхвален Аллах! Но пути Аллаха неисповедимы! Зачем ты, дола, хочешь вернуть нас в Моху? Если тебе не по праву моя затея посетить горы, то я могу от нее отказаться. Но позволь пам мирно дождаться в Таизе ответа от имама, мы надеемся, что он будет положительным, и тогда благословенный путь поведет нас в Сану. Да процветает твой дом!

Но дола не желал ни о чем слушать. Да, он призвал господина ученого, но лишь потому, что тот не верит слугам долы. А он, дола, действительно получил послание из Мохи, в котором его просят немедленно отправить их туда обратно, и решительно настаивает на их отъезде.

Спорить было бесполезно. Форскол вернулся чрезвычайно огорченный. Мрачно запаковали вещи, приготовили все к отъезду. Оставалось только дождаться верблюдов.

Однако на следующее утро все переменилось. Прибыл гонец от долы из Мохи с несколькими посланиями. В одном из них, обращенном к ним, говорилось, что имам не возражает против посещения ими Саны, нужно только обязательно взять с собой диковинки, которые они показывали в Лохейе и в Мохе; в другом послании, адресованном доле Таиза, содержалась просьба как следует снарядить чужестранцев в дорогу до Сапы: третье служило рекомендательным письмом к везиру имама Факиху Ахмеду.

Значит, никакого письма до этого таизский дола не получал, значит, вся история с их немедленной высылкой в Моху — злобная выдумка! Путешественники чуть не плакали от обиды и собственного бессилия.

Они были готовы тотчас же отправляться в Сану, но теперь не оказалось верблюдов. Форскол кинулся к погонщикам, однако те идти отказались; сначала они должны получить распоряжение, сколько взять верблюдов и куда держать путь, а это распоряжение может дать только сам дола. Форсколу ничего не оставалась делать, как опять идти на поклон к доле.

И снова неудача: уже наступил вечер, а в это время дола всегда находится в гареме. Форскол был вынужден оставить для долы записку и уйти. Так пропал еще день.

Утром пришел ответ: дола уже присылал верблюдов для отправки чужестранцев в Моху; что же касается их поездки в Сану, то это — повеление долы Мохи; его, долы Таиза, оно не касается, так что он чужестранцам ничем помочь не может.

Что делать теперь? Не идти же им с таким грузом пешком!

— Проклятая страна, — ворчал Берггрен.

— Не пойти ли нам к кади? — предложил Баурепфейнд. — Однажды в трудную минуту кади нас уже выручил.

Пошли к кади, показали ему все бумаги и, набравшись храбрости, пожаловались на долу. Кади удивился, заявил, что это вопиющая несправедливость, и тотчас же написал доле, упрекая его в том, что он смеет нарушать приказ имама и насильно задерживать иностранцев в Таизе. Дола ответил, также письменно, что он и не думает никого задерживать, просто ему требуется еще один день, чтобы приготовить для чужестранцев верблюдов, погонщиков и написать необходимые послания. Правда, Форсколу через привратника было передано, что они смогут уехать лишь через три дня.

27 июня, утром, слуга долы передал им последнее распоряжение своего господина: верблюды готовы, чтобы немедленно отправляться в… Моху. Форскол выгнал слугу за ворота и, вернувшись, в изнеможении опустился на землю посреди двора.

— Душит что-то… здесь. — Он держался рукой за грудь.

Это было полнейшей неожиданностью. Неутомимый Форскол никогда ни на что не жаловался.

Крамер бросился к нему на помощь.

— Ничего, сейчас пройдет… пустяки, — кривясь от боли, улыбнулся Форскол.

— Ну уедем же мы отсюда когда-нибудь! — воскликнул Нибур.

— На тот свет, — дрогнувшим голосом заметил Бауренфейнд.

Он сидел в углу двора со своим неразлучным альбомом и что-то задумчиво чертил в нем. Его мучило, что он ничем не мог помочь: языка он не знает, долы в глаза не видел, в местных обычаях не разобрался. Его дело — рисовать — вот он и рисует. Сейчас ему было по-настоящему страшно, и он снова замолчал.

— Может быть, этот дола тоже хочет получить от нас подарок? Может быть, следует заплатить ему? — тоскливо спросил Крамер.

— За что? — Форскол даже подскочил от злости. — За что? — повторил он. — За подлость, за обман, за унижения? Не давайте на это грязное дело ни талера, Карстен!

— Вы правы, — согласился с ним Нибур, радуясь, что перед ним прежний Форскол. — Это был бы не подарок, а подкуп. Постараемся остаться честными до конца.

— Вы жадничаете, Нибур, бережете королевские деньги, а это может стоить нам жизни, — возразил Крамер.

— Человеком должны руководить доброта, уважение, понимание, а не корысть и подлость. Предлагать сейчас доле деньги — та же подлость. Я сам схожу к кади.