Следы в сердце и в памяти - [6]

Так закончилась моя первая и единственная встреча с симферопольской милицией. Когда мы вернулись в гостиницу с разрешением, два приятеля всё ещё продолжали свой разговор. Увидев нас, администратор обратился к моей спутнице:

- Ну что, вы решили занять своё место? Давайте ваши документы.

- Вот, пожалуйста.

Тут он перевёл свой взгляд на меня и, прищурив свои глазки на жирном лице и ехидно улыбаясь, сказал:

- А вам, гражданин, придётся искать другую гостиницу. У нас для вас местов нет.

Я даже опешил.

- Как же так? Ведь мы были у вас полчаса назад! Вы же направили меня в милицию за разрешением!

- Да, но это было тогда, а сейчас уже местов нет.

И, нагло глядя мне в лицо, продолжает улыбаться, любуясь, какое впечатление всё это на меня производит. Ох, врезать бы в эту свинячью морду как следует. Ведь издевается! Может быть, даже явно провоцирует на действия. Ну что я ему плохого сделал?

Бывают люди, которые от рождения являются негодяями и садистами, и ничем это исправить нельзя. Даже сила и ответная жестокость по отношению к таким уродам оказывают своё воздействие только пока они применяются. Как только они сняты, злодей опять принимается за своё гнусное дело, ибо для него это форма существования, смысл жизни. Другим путём он не может показать своё превосходство над другими, поскольку бог его обделил и умом, и сердцем, но зато дал много злобной амбиции. Я, человек очень мирный, может быть даже слишком мирный, достаточно робкий, не обладающий ни большой физической силой, ни агрессивностью по отношению к кому бы то ни было, готов был задушить этого негодяя на месте. Не из-за места в этой вонючей гостинице (смог бы обойтись и без него) а из-за ничем не спровоцированного с моей стороны издевательства. Больше всего на свете ненавижу хамство. Даже предательство я могу пережить легче, чем циничное хамство. Видимо, стоящая рядом женщина мгновенно оценила ситуацию, хотя совсем меня не знала. Она мягко взяла меня за руку и очень спокойно сказала:

- Пойдёмте отсюда, нам здесь делать нечего.

Позже, многократно вспоминая эту минуту, в которой сфокусировалось не только моё отношение к происходящему сейчас, но и недавний разговор в милиции, и вся многолетняя невысказанная боль и обида, всё, что творили и творят над моим народом многие годы, и глухая стена бесперспективности, я удивляюсь тому, что не сотворил чего-то ужасного, противного своей натуре, и каждый раз благодарил свою мимолётную знакомую, которой даже имя я не запомнил. Она предотвратила беду единственным, известным только женщине способом, чутьём разгадав многое, чего она и не знала вовсе.

В следующую гостиницу мы уже вошли подготовленные ко всему. Здесь тоже были свободные места, и администраторша, когда прочитала мою анкетку, предложила принести разрешение из милиции. Я тут же его предъявил, и дальнейшее уже обошлось без всяких эксцессов, если не считать того, что женщину поселили в отдельном номере, меня же повели в громадный зал с шестнадцатью койками, из которых были заняты едва ли три. Мы распрощались с моей знакомой, и каждый отправился по своим делам: она - искать свою подругу, я, взяв фотоаппарат, пошёл к местам своего детства.

Удивительными нам кажутся давно знакомые места, когда оказываешься в них много лет спустя. Может быть, это эффект моего многолетнего пребывания вблизи такого мегаполиса, как Москва, а может, закономерность более общего характера. Во всяком случае и в более поздние годы при каждой встрече с Симферополем, Ялтой, другими местами детства я поражался миниатюрности улиц, зданий, расстояний, площадей...

И вот сейчас я оказался на Севастопольской. Для меня, мальчишки, это была центральная улица Симферополя. Тогда на ней находился мануфактурный магазин, в котором работал мой отец; бакалейный магазин, принадлежавший мужу моей тёти по материнской линии. Его называли баккал Умер Ягьяев, но в торговом мире он был известен как Левинсон Умер, Левинсон - вроде прозвища, по фамилии бывшего своего хозяина. Там же был магазин моего деда, отца матери, который торговал известью. Отсюда - киреччи Куртумер. Здесь были чебуречная, парикмахерская и много других заведений. На пересечении Кантарной улицы с Севастопольской была кофейня, принадлежавшая мужу моей тёти по отцовской линии. Двери и окна магазинов закрывались складывающимися и раздвигающимися в горизонтальном направлении металлическими решетками, а поверх них гибкими, тоже металлическими жалюзи, двигающимися в вертикальном направлении. Очень было интересно наблюдать процедуру их открывания и закрывания, но помогать мне не разрешали. Теперь все эти места выглядели очень неприглядно и уныло. Они напоминали подъезды заброшенных домов. Краска везде облупилась, тротуары грязные, тут и там кучи мусора, везде разбросаны бумажные обрывки, бутылки, обломки деревянных ящиков. Улица не была похожа ни на торговую, ни на жилую. Как и прежде, с правой стороны по ходу моего движения жилых и торговых построек не было. Я стал вспоминать, что раньше здесь был базар, то есть центральный симферопольский рынок. Посреди базара, над главным его сооружением, были установлены большие, квадратной формы четырёхсторонние часы с римскими цифрами на циферблате и ажурными стрелками, хорошо видные со всех сторон. Базарная площадь была разбита на несколько частей. Одна часть состояла из торговых рядов в виде деревянных палаток и навесов. Вот мясной ряд, сплошь заполненный всевозможным товаром. Здесь не допускалось, чтобы рядом располагались торгующие говядиной, бараниной с торгующими свининой. Свинины было не много, так как крымские татары и евреи свинину не употребляли вообще. Применение одного и того же ножа или топора для разделки свинины и других видов мяса считалось недопустимым - продавцу это могло обойтись полным бойкотом и всенародным позором. А как рубили мясо, какими аппетитными и красивыми кусками оно висело на крюках! Сегодня я смотрю на прилавках магазинов на мясо и не понимаю: то ли строение животных претерпело такие страшные изменения, то ли рубщики мяса полностью потеряли свою былую квалификацию. Зачастую выставленные куски мяса вызывают не аппетит, а отвращение.