Следы: Повести и новеллы - [24]

— Ну и что? И я бы плакал. Жалко ведь. Симпатичный ведь старичок.

Дверь отворилась, и в комнату вошли двое — дежурная по этажу и уборщица. И сразу к раковине.

— Так и есть! — воскликнула радостно дежурная. — Раковина разбита не ранее, чем вчера. А вот и улики: свежие осколки на полу, мелкая крошка.

— Вчера — значит, я, — произнес спокойно Сашка, — а я не разбивал.

— Кто же тогда? — спросила деловито дежурная. — Осколки свидетельствуют о том, что нарушение произошло после уборки. Уборка же производилась позавчера. Как раз в мое дежурство.

— А я поселился здесь вчера, — начал объяснять Сашка, — позавчера, вы знаете, меня здесь еще не было. И раковину я застал уже разбитой. Разумеется, я ничего здесь не трогал, осколков не убирал, дабы не вводить в заблуждение следственную комиссию.

— Но тогда вы должны были немедленно сообщить о нарушении, — парировала дежурная, — вы же этого не сделали.

— Я думал, что вы об этом уже знаете.

— Индюк думал, да в суп попал! — вежливо произнесла дежурная.

— Прекратите этот вздор! — вступился я. — В конце концов, это мой гость, и всю ответственность за поломки в моем номере несу я.

— А давеча сам показывал на него, — вставила уборщица.

— Да это же я шутил!

— А вы не кричите, — сурово произнесла дежурная. — Здесь вам не съемка!

Обе женщины с достоинством удалились.

— Надо же, — нарушил я, наконец, паузу.

— Напрасно ты вступился за меня, — сказал Сашка. — Впрочем, в твоем стиле. Сначала дождаться, когда человека уличат, а уж потом… Потом, как правило, бывает поздно. Это мне напомнило… Впрочем, ладно… — он не договорил и махнул рукой.

Что за чушь? Как странно он говорит! Собственно, какая связь между тем случаем и этим? Тьфу, вздор… Просто ему вредно пить. Черт возьми, может быть, он и в самом деле расколол мне раковину. Свежая крошка-то, свежая! Тьфу, мерзость какая лезет в голову!

— Ты хочешь меня ударить? — изумился Сашка. — Это приятно. Надежда, хоть и не прочная, что я ошибался в тебе.

— Да говори, же, говори! — закричал я.

— Трус ты, — сказал он спокойно.

— В чем, в чем трус?

— Ты разрушил единство, союз. Мы пришли с тобой туда вместе как одно целое. И так к нам и относились. И когда мне инкриминировали непослушательство, jo это относилось и к тебе. Мне стыдно об этом говорить, но это так. И уйти мы от Ступина должны были вместе, старик. Как же ты не понял этого?

— Ну, это ты напрасно! Почему же обязательно вместе? — неожиданно для себя заоктавил я (господи, ступинские нотки прорезаются, дозреваю!).

— Потому что когда дверью хлопают двое — это сила. Явив пример послушания, ты дал им понять, что не такие уж мы распринципиальные и что можно и уломать нас. Не вышло дуэта, отец, не получилось.

— Что ж, может быть и так. А я не хлопнул? Не хлопнул? Да?

— А ты не хлопнул, — мрачно сказал он.

— А я не хлопнул, — засмеялся я. — Дверцу-то, идиот, придержал!

— И сома убивать сдрейфил. Пожалел вялого усача!

— Какого еще сома?!

— Смалодушничал, скис!

— Какого сома?! При чем тут сом? Сом! Дверь! Вообще, что за бред ты несешь? Хочешь, я скажу тебе (это пришло ко мне, как озарение!), в чем здесь вся соль? Ты неудачник, старик!

Скажи мне кто-нибудь, что я смогу бросить человеку в лицо такое, — никогда не поверил бы! Да еще Сашке! А я-то — удачник, гусар — сердцеед — Оттер Сашку, предал и — удачник!

Вез стука в номер решительно вошла дежурная, а за ней слесарь-сантехник, несший над головой новую раковину.

— Вот, — сказала дежурная слесарю, — молодые люди постарались. Надо заменить.

Потом она ушла. Слесарь с бодрым сопением принялся отвинчивать раковину.

— А ну-ка, уважаемый, подёржь, — попросил он Сашку как более трезвого.

Вместе с Сашкой они осторожно стали снимать раковину.

— Может, выпьете с нами, папаша? — предлагаю я слесарю.

Он мнется, но в конце концов соглашается.

— Кино сымаете? — интересуется он после первой стопки.

— Ее.

— А может, и меня зафотографируете? — шутит он.

— Отчего бы и нет, — поддерживаю я его мысль.

— Зафотографируй меня, сынок, — наседает захмелевший сантехник. — Ей-богу, а, шут ее дери? Зафотографируй!

Появляется дежурная по этажу.

— Что вам надо? — с пьяным пафосом спрашиваю я ее.

— Богема, — констатирует она. — Ничего, ничего, наложим соответствующий штраф, найдем управу. Недаром, слыхала я, в Москву вас вызвали. Неправильно снимаете, говорят. Не по сценарию. И голых.

— Ступайте вон! — кричу я.

— Ничего, ничего, — принимает она спокойно мой крик. — А ты, Семеныч, не сиди с ними: на работе находишься!

Семеныч привстает, видимо собираясь дать гневную отповедь, но, не удержавшись, плюхается мне на колени.

— Слыхал? — клокочу я, высвобождаясь из-под Семеныча. — Дежурная по этажу — и та знает, зачем меня вызывали в Москву. Больше того, она знает, что мне там прописали, какие пилюли и куда и по сценарию ли я снимаю!

Расхаживая беспокойно по номеру, я снова как бы невзначай заглянул в зеркало — а там хоть и не полный, но все же Щечкин! В карманном издании, выбранные места, массовая серия. Глазенки его и уши, красные и навыпуск. К черту! Не хочу, не желаю быть Щечкиным!

— Что с тобой, Кока? — тихо спросил Сашка.

Почему он назвал меня Кокой?.. Так называли меня в детстве. Это вдрызг рассиропило меня: