Следы: Повести и новеллы - [23]

— Ну вот, все и уладилось, — начал взбивать он свое суфле, — я же говорил вам. И знаете, какие тайные пружины вас самортизировали? Никогда не догадаетесь! Ведь наиболее рьяным вашим союзником был… кто бы вы думали, а?.. Ступин! Да-с! Он честь мундира спасал, хотел передать картину в другие руки, снять с нее опеку свою — и только, а закрывать — ни в коем случае! Последнее время старик сильно побаивается за свою репутацию. И здесь можно понять его. «Меч» — ведь это единственное, что у него осталось. Он передал вас из рук в руки. И только. Теперь он за вас не несет уже прежней ответственности. А закрывать картину — ни-ни, что вы! Этими-то вот пружинами и был начинен тот матрац, на который вы так удачно спланировали. Поздравляю!

— Простите, но чем я заслужил такое откровение и такое сочувствие?

— Гм… сердце-то не камень. Вижу, как бьетесь… Вот и стараешься помочь. Посильно, разумеется. Вы уж извините, что я вас ущипнул тогда, на прошлом-то заседании.

— Ну что вы, ради бога… Как я могу обижаться, что вы! Пустяки сущие.

— Ну, что? — спросила Наташка.

— Ничья, — ответил я.

— Не понимаю…

Она не знала этой истории. Маститого Самосадова спросили, как у него идут съемки по чеховской повести. Он подумал, поморщился самокритически и признался, что на победу не рассчитывает, а рассчитывает он на ничью. С Чеховым!

Часть вторая

1. Сашка

И снова тихий приднепровский городок…

Я поднимаюсь по лестнице гостиницы. Навстречу мне Щечкин. Я даже несколько удивляюсь, видя его здесь. Меня до сих пор не оставляет ощущение, что это он, Щечкин, откалывал номера на последнем собрании в Москве. Больше того, он же и сбил меня с толку.

— Ну, как? — интересуется Щечкин.

— Ничья.

— Хе-хе, остроумно. Понимаю вас. Никто, стало быть, никого. На равных. А нелегко, наверное, было? Корифеи, благодетели, олимпийцы, можно сказать, — и ничья. Невероятно!

К великому моему удивлению, в номере у себя застаю Сашку.

— Не прогонишь? — спрашивает он. — Спасибо вашему администратору. Говорит: раз вы его друг, то и живите в его номере, других номеров нетути.

Разумеется, мне лестно, что Сашка по-прежнему считает меня другом, а не скотиной.

Я достаю из портфеля московские гостинцы и потчую ими Сашку. Пьем, беседуем.

— Как дела-то, Саша?

— А ты как будто не знаешь? Решил вот подрядиться к тебе в массовку.

— Худо тебе? Я понимаю… Конечно, на первый взгляд мое положение может показаться гораздо более счастливым. Но я ведь того… уже не чист, Сашура. Ты, Саня, еще как бы девственница, а я уже напартачил, намолотил. Ты, может быть, подаришь еще шедевром, а я уже накрутил белиберденции.

— Что же ты успел навертеть, доктор? А вообще, бойся евангелического снобизма. Это сейчас повально. Какие-то люди коллекционируют иконы, кресты… Ужас! Хотя, в общем-то, наверное, это неизбежно. Появился интерес к истории, желание глубже осмыслить многие ее вехи. Ну и, естественно, вокруг этого роятся всяческие трепачи и снобы. Ты не из них?

— Наверное. Не знаю… А что? Похож, похож?..

Вошла уборщица и сообщила, что у меня в номере проломлен умывальник. Вот те на! А я и не заметил.

— Но когда я уезжал, раковина была цела, — ляпнул я.

— Спросите у вашего дружка, — произнесла ехидно уборщица, — они ведь здесь жили целых полторы суток.

— Но когда я въехал, раковина была уже повреждена, мамаша, — возразил Сашка. — Так что не ломал я. Да и нечем вроде.

— В самом деле, чем можно сделать такую пробоину, — поддержал я его. — Разве утюгом. Ты не захватил с собою утюжок, Саня?

— Как же, захватил!

— Так это он, мамаша, он! Утюжком. Сам и признался.

— И лучше так-то, — вздохнула удовлетворенно уборщица. — Чистосердечное признание всегда лучше.

— Да вы что, мамаша! — спохватился я. — Я же пошутил. Не разбивали мы раковины. Ни он, ни я! Понятно вам?

— Понятно-то понятно, только без дежурной по этажу тут не разобраться.

— Валяйте, зовите дежурную! — крикнул я голосом подгулявшего купчика.

— Тайный замысел вынашиваю, — сообщил я шепотом Сашке. — Тайный. Нас никто не подслушивает?

Э-э, в чей это я «штиль» впадаю? В щечкинский! Опять? Худо.

— Крещение Руси хочу снять, старичок. Обращение в веру христианскую. Скажу тебе по секрету, не все в воду шли, не все. Были и противнички.

А что это я, собственно, перешел на конспиративный шепоток? Уж не обратился ли я и в самом деле в Щечкина? И, чтобы успокоить себя на этот счет, я как бы невзначай подошел к зеркалу, и — мама моя! — Щечкин! Но вида не показываю, рассуждаю.

— Да ну? — не очень естественно изумился Сашка. — Не все, говоришь? Но есть ведь свидетельство очевидца: «И не бысть ни единого жь противящася его повелению». Так ведь, кажется?

— «Да аще кто и не любовию, но страхом повелевшего крещахуся: понеже бе благоверие его со властию сопряжено», — продолжил я начатую им цитату. — Дело, братец ты мой, темное.

Я снова взглянул в зеркало: Щечкин, Щечкин глядел на меня и подленько ухмылялся. Проклятие! И уж не намек ли это, что крамола моя щечкинского пошиба? Вот и понимаю это, а остановиться не могу, развиваю мыслишку, пыжусь:

— И вообще, что это еще за штука такая — «сопряжение благоцерия со властию»? И особенности если учесть, что когда волокли Перуна в Днепр, народ плакал.