Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - [72]

Мы, жители индустриально-развитых стран, привыкли считать, что все охотники и собиратели по умолчанию хотят «перейти» к оседлому образу жизни, начать заниматься сельским хозяйством и интегрироваться в систему глобального капитализма, но, как показывает пример Буджанга и многих других представителей коренных народов, далеко не все человечество мечтает жить в так называемом современном мире. Некоторые племена охотников-собирателей, скажем, шайены, предпочли отказаться от оседлой жизни и вернулись к охоте и собирательству. Многие другие, как тот же Буджанг и члены его семьи, приняли лишь отдельные элементы западного образа жизни: на диких свиней они охотятся с дробовиком, а на птиц – с духовыми трубками. Пути развития человечества постоянно разбегаются в разные стороны. Далеко не все дороги должны вести на Таймс-Сквер.

Однако, как я узнал от Буджанга, тропа современного потребительского капитализма – с его бесконечными (и бесконечно продвигаемыми) удобствами, чудесной медициной и волшебными технологиями, – как магнитом притягивает к себе представителей коренных народов. С приходом западного капитализма жизнь охотников-собирателей быстро становится невыносимой – их земли сокращаются, государственное вмешательство усиливается, традиции разрушаются, знания исчезают, а ассимиляция ускоряется. В таких условиях переход к оседлому западному образу жизни является ничем иным, как выбором пути наименьшего сопротивления.

Когда коренная община принимает ценности доминирующей культуры, неважно, под угрозой физического насилия, добровольно или из страха «навсегда отстать» (угроза, которой часто злоупотребляет правительство Малайзии), неизбежно разрываются все нити, что связывают эту общину в единое целое: язык, знания, религиозные практики, связь с малой родиной, семейные отношения и ценности. По сути, проблема, стоящая перед коренными общинами, является сугубо мнемонической; культура, долго хранившаяся в коллективной памяти и закодированная в их землях, постепенно просто забывается.

Современные чероки хорошо знакомы с этой проблемой, однако они сумели найти свой способ борьбы с эрозией культуры. В отличие от Буджанга или чистокровных навахо Бесси и Гарри Бегей, которые сохранили большую часть своей культуры, поскольку жили вдали от цивилизации, почти полностью отказались от использования современных технологий и никогда не изучали английский язык, чероки пытались найти баланс между ассимиляцией и сохранением традиционного образа жизни. Практически с первого дня колонизации Америки чероки начали учить английский язык, активно осваивать новые технологии и перенимать европейские методы ведения сельского хозяйства и торговли, не забывая при этом яростно бороться за сохранение своего наследия.

Эта борьба продолжается и по сей день. Поскольку язык жизненно необходим для сохранения культуры, в последние годы чероки, как и многие другие племена, основали множество школ «полного языкового погружения», которые помогают детям начать свободно говорить на родном языке, даже если их родители им не владеют. Я посетил одну из таких школ – «Академию Китува» в Северной Каролине. Школой руководил человек по имени Гиллиам Джексон. Из примерно четырнадцати тысяч восточных чероки Джексон был одним из немногих, кто все еще свободно говорит на языке чероки.

В Китуве все мероприятия – уроки, игры, трапезы, пение, – проводились на языке чероки. Над входом в школу висел плакат: «Английский заканчивается на этом месте». В одном классе я увидел разноцветные деревянные кубики, которые можно найти в любом детском саду, однако вместо знакомых букв латинского алфавита на них были напечатаны непонятные закорючки, похожие на буквы, придуманные самим Толкином. Это был, как объяснил Джексон, алфавит чероки или, точнее говоря, слоговая азбука чероки. Большинство взрослых носителей языка чероки не умеют ни читать, ни писать эти знаки, однако в школе детей учили и тому и другому.

Письменность чероки была изобретена в начале девятнадцатого века кузнецом из племени чероки по имени Секвойя, также известным как Джордж Гист. Не умея говорить по-английски, Секвойя по достоинству оценил преимущества письменности, которая позволяла белым людям общаться на больших расстояниях и, что самое важное, сохранять знания в неизменном виде, в то время как устная традиция предполагает импровизацию, в следствие чего знания меняются из поколения в поколение. Как сообщалось в одном из выпусков «Миссионерского Вестника» от 1828 года Секвойя был уверен, что «если бы он умел быстро писать на бумаге, это можно было бы сравнить с умением ловить и приручать диких животных».

Видя все преимущества письменности, Секвойя приступил к разработке своего собственного кода. Сначала он придумывал сложные иероглифы, каждому из которых соответствовало определенное слово, однако они получились слишком сложными для рисования и запоминания, поэтому позже он заменил их более простыми символами. Когда список слов перевалил за тысячу, даже эти символы оказались слишком трудными для запоминания. В конце концов, после долгих экспериментов, Секвойя разбил язык на восемьдесят шесть слогов, каждому из которых был присвоен свой знак. Ему потребовалось двенадцать лет на то, чтобы создать работоспособную систему.