Следы динозавра - [2]
— Альфонс! Альфонс! Альфонс!
3. Мертвый камердинер
Но Альфонса не было. Профессор вскочил, поспешно натянул брюки и, путаясь в помочах, выглянул из-за перегородки. Верно, за окнами туманилось московское зимнее утро, легкие узоры красовались на стеклах окон. Чемоданы стояли нераспакованными, и профессор ощутил, что он стоит в чем-то мокром. Верно, — гладкий и блестящий паркет был залит водой.
— Вот большевистские прелести, — иронически сказал профессор вслух. — Лопнул водопровод и нас угощают потопом. Профессор подошел к кровати, взял нечищеные ботинки, надел их на мокрые носки и направился к выходной двери с явной целью устроить настоящий французский скандал и управляющему этой большевистской гостиницей, и Альфонсу, и вообще всем, кто попадется на дороге. Но большая и тяжелая дверь в переднюю номера не открывалась; профессор с силой нажал ручку и отпихнул какое-то препятствие. Поперек маленькой передней лежало человеческое тело; профессор вгляделся, узнал тщательный пробор Альфонса, его смокинг, надетый прямо на фуфайку, тщательно выглаженные брюки…
— Что с вами, Альфонс? — закричал профессор, трогая камердинера на плечо. От толчка профессора плечо качнулось, но тотчас же неукоснительно вернулось на старое место.
— Что такое? Пульс, пульс, — забормотал профессор, нашаривая руку Альфонса. — Что такое?.. Не работает! Сердце?! Не бьется и сердце! Альфонс, что с вами?!
Альфонс недвижно лежал, уткнувшись лицом в разбитый фарфоровый кувшин. Ровный рокот колес за окнами только подчеркивал напряженную, звенящую тишину. И внезапно профессор понял, что Альфонс потерян навсегда, что Альфонса больше не будет, и что он сам, профессор Дормье, остался один в этой странной, враждебной стране. Резким движением профессор распахнул дверь в коридор.
— На помощь! Люди! Люди! — закричал профессор в строгую тишину коридора и так как никто не отзывался, добавил негромко и неуверенно:
— Та-ва-ри-щи!
Еще в Париже профессор, готовясь к путешествию, раздобыл франко-русский словарь, и какой-то оборванный эмигрант целых два дня учил его произношению некоторых, наиболее употребительных русских слов. И теперь, так как никто не откликался, профессор в отчаянии хаотично выпаливал в пустоту коридора весь свой запас:
— Та-ва-ри-щи! Кррасиви женщин! Из-вош-ник! Дверь соседнего номера с шумом растворилась, оттуда шагнул необыкновенно длинный мужчина в фуфайке, стал перед профессором, спросил:
— В чем дело, гражданин?
— Извош-ник, — уже не помня смысла сказанного слова, умоляюще пролепетал профессор, глядя на незнакомца снизу вверх. — Понимаете, мой Альфонс умер! Может быть, он в обмороке? Но я вижу, что вы не понимаете! О, боже! Дайте мне вилле-ка!
— Э, да вы я вижу парле франсе, — прервал его незнакомец. — Муа осси! — Кельк шоз!
Тогда профессор ухватил его за фуфайку и потащил его в коридор своего номера. Быстрая и горячая французская речь ударила в уши незнакомца нервной барабанной дробью.
— Ах, это был такой слуга, такой слуга! И вы понимаете, в этой варварской стране потерять такого слугу, это нужно иметь несчастье. Он был не только слугой, он заменял мне технического помощника. Это с ним вместе на юге Франции мы обнаружили в сланце птеродактиля! Профессор Чалленджер, этот всемирный шарлатан, готов был лопнуть от зависти, он шел на все, чтобы переманить от меня Альфонса! И теперь на пороге великих открытий потерять его! Что это был за помощник!
Но долговязый незнакомец, обращая мало внимания на бессвязную профессорскую речь, быстро и деловито шагнул в спальню, несколько раз нажал кнопку звонка, затем положил Альфонса на спину и с трудом втащил его в номер, ближе к свету. Пока коридорный бегал за доктором, долговязый попытался сделать Альфонсу искусственное дыхание, но без всяких видимых результатов. Прибывший доктор выслушал сердце, проверил пульс и сказал:
— В морг! Позовите милицию. Разрыв сердца.
4. Товарищ Френкель
Долговязый незнакомец шагнул к профессору, сочувственно пожал ему руку, сказал:
— Морс, по латыни — смерть. Мои французские познания ограничены. Доктор, объясните ему, что я желал бы оказать ему посильное содействие. Меня зовут Френкель, товарищ Френкель.
Френкель принадлежал к числу людей, выброшенных из колеи империалистической и гражданской войнами. В спокойной, обывательской жизни был бы Френкель счетоводом пли почтово-телеграфным чиновником, кумиром провинциальных барышень и руководителем любительских спектаклей. Но эпоха потрясений вырвала Френкеля из мещанской среды, закрутила его, завертела и — вот уже целое пятилетие вертелся, беспокоился, разорялся Френкель, не находя себе притыку, доли, места в общем муравейном строительстве государства. В партию Френкель не вступал сознательно, так как не выносил никаких прикрепленностей, но с партийцами дружил и даже пользовался известным доверием. К Френкелю относились добродушно-иронически; если нужно было выразить что-нибудь несбыточное, неосуществимое, маловероятное, то говорили: «а это когда Френкель разоряться кончит», и Френкель это знал, и сам над этим посмеивался. Главная беда Френкеля состояла в том, что он
