Следующий! Откровения терапевта о больных и не очень пациентах - [31]

Однако вернемся к маме Каролины. Я был в некотором замешательстве. Мне хотелось рассказать ей, насколько благоразумна ее дочь, а заодно отметить, что она так и не взяла таблетки в аптеке, и это свидетельствует о ее зрелости. Но я не мог разглашать врачебную тайну, поэтому только объяснил, что по закону имел право выписать Каролине противозачаточные. Вместе с тем я с пониманием отнесся к тревоге ее матери. В пятнадцать я тоже ощущал себя взрослым, хотя на самом деле был еще ребенком. Я не занимался сексом в пятнадцать лет, но не по своей воле. Прыщавая кожа, безвкусная одежда и дурацкая склонность краснеть, а потом, заикаясь, нести полную чушь, стоило в пределах десятка метров показаться какой-нибудь девушке, совместными усилиями сохранили мне девственность вплоть до совершеннолетия. Может, в будущем я и поменяю свое мнение, но сейчас у меня стойкое чувство, что как раз в районе пятнадцати лет подростки начинают проявлять повышенный интерес к сексу. Они так или иначе будут совершать ошибки и наверняка пожалеют о некоторых своих решениях, но, если мои юные пациентки достигнут двадцатилетия, не забеременев и не подхватив венерическое заболевание, это, пожалуй, будет означать, что я все делаю правильно.

Важный урок

Ли было тридцать шесть, и он только что вышел из тюрьмы. Он должен был стать моим последним утренним пациентом, но прием был назначен на двадцать минут первого, а Ли появился лишь к половине второго, когда я уже собрался отправиться на вызов, после чего пообедать. Сидя в кабинете, я слышал, как Ли грубит администратору, которая пыталась объяснить, что немедленно попасть к врачу не получится. Я не мог не выйти и не поддержать ее.

– Это вы врач? Не примете меня по-быстрому? Мне нужно что-нибудь успокоительное.

– Вы опоздали больше чем на час, так что вам придется заново записаться, чтобы я или другой врач мог принять вас сегодня после обеда.

– Ну а не могли бы вы просто дать мне что-нибудь, чтобы крепче спать?

Я не одобряю употребление снотворных препаратов вроде диазепама. Обычно я стараюсь не назначать такие таблетки, но, изучив на компьютере список лекарств, которые Ли принимал, я обнаружил, что ему не раз выписывали рецепт на диазепам еще до того, как он попал в тюрьму. На протяжении нескольких лет он пил эти таблетки, так что я согласился выдать ему рецепт на недельный запас диазепама и запланировал с первой же консультации начать снижение дозировки. Я быстренько распечатал и подписал рецепт, а затем администратор записала его на прием в послеобеденное время.

Это была моя первая и единственная консультация с Ли. Она состоялась у стойки администратора, где я выдал ему несколько таблеток, чтобы избавиться от него и заняться своими делами. После обеда Ли не появился, а на следующий день умер, из-за того что накануне вечером принял слишком много таблеток. Я снова и снова перечитывал сгенерированный автоматически и совершенно обезличенный факс, который составляется по поводу каждого пациента, поступившего в отделение неотложной помощи.

«Дорогой доктор Дэниелс,

Ваш пациент поступил в 03:45 с передозировкой. Его выписали с диагнозом смерть».

Мне стало не по себе. А вдруг все дело в таблетках, которые выписал я? Я не принял Ли, потому что был голодным и уставшим после утренних консультаций и не хотел задерживаться. Достаточно ли это хорошее оправдание? Если бы я должным образом принял его и выслушал, то, возможно, и вовсе не дал бы ему тот рецепт. Возможно, он поделился бы со мной своими переживаниями, ему бы полегчало, и он не стал бы накладывать на себя руки. Неужели я упустил ту редкую возможность, когда действительно мог что-то изменить? Утро прошло в малоприятных мыслях о смерти Ли, и я уже представлял, как буду объясняться перед судьей.

«Итак, доктор Дэниелс, покойный пришел к вам в отчаянном и уязвимом состоянии. Известно, что он был склонен к применению насилия и депрессии. Вы были единственным, кто мог ему помочь, и что же вы сделали?» – «Я дал ему недельный запас снотворного и велел проваливать, ваша честь».

Скверно звучит, не так ли?

Самоубийство – всегда непростой случай для терапевта. Мы часто видим пациентов, страдающих от депрессии и склонных к причинению себе вреда, но мало кто из них успешно кончает с собой. Когда я работал в неотложке, там всегда было полно девушек-подростков, принявших пачку парацетамола после ссоры с парнем или родителями. Но это были скорее призывы помочь, чем настоящие попытки самоубийства, и от большинства таких случаев «передозировки» врачи из неотложки, как правило, отмахивались как от пустой траты времени. Когда я работал в отделении психиатрии, все было уже иначе. Там лежали люди с тяжелой депрессией, которые на самом деле пытались свести счеты с жизнью при помощи передозировки. Но даже им лишь изредка удавалось причинить себе серьезный вред, и они тоже в итоге оказывались в неотложке, персонал которой все так же не горел желанием ими заниматься. За время моей работы в психиатрическом отделении только одна попытка самоубийства увенчалась успехом. Это был милый парень девятнадцати лет от роду, который только что оправился после первого своего приступа шизофрении. Он недавно вернулся из Азии, где путешествовал в течение года после окончания школы, и уже собрался поступать в университет, как его состояние ухудшилось и начался психоз. Пациент начал слышать голоса, у него развилась сильная паранойя. Пришлось положить его на принудительное лечение, но благодаря лекарствам состояние парня улучшилось. Я был весьма доволен его прогрессом и обрадовался, когда увидел, что он готов к выписке. Однако он понимал, какое будущее ждет его: ежедневный прием лекарств, рецидивы болезни и навешенный обществом ярлык психа. Он сел в машину матери и, не пристегнув ремень безопасности, на всей скорости въехал в стену. Этот случай позволил мне понять, что умереть, если этого действительно хочется, не так уж и сложно.