Следствием установлено - [6]

— Да как сказать? Я удивился, что он мне его показал. Человек он нелюдимый, неразговорчивый, друзей у него не было, а я никак не принадлежал к доверенным его лицам. Это выглядело как бы жалобой, упреком мне, что вот, дескать, путевкой внес раздор в его семейную жизнь. Что я мог ему сказать? Личная жизнь — сфера особая… Посоветовал взять за свой счет отпуск и съездить в Сочи, поглядеть на месте, коли уж сомнения одолели. Отказался! Нельзя, говорит, мне туда ехать… Теперь понятно, почему отказался. Боялся, видимо, что там стрельбу откроет.

— Вы кому-нибудь рассказывали об этих письмах? — спросил Осокин.

— Я не рассказывал. Он сам рассказывал. Поспрашивайте вахтера Семушкина…

Вахтер Семушкин показал, что однажды, когда он находился в кабинете коменданта, почтальон принес туда письмо. Комендант повертел конверт, пожал плечами и сказал: «Из Сочи кто-то пишет… Вроде бы и некому».

Вахтер высказал предположение, что письмо от жены. Комендант ответил, что не ее почерк, и распечатал письмо. Тут же, при вахтере, начал читать. Прочитал наполовину, грохнул по столу кулаком. Вахтер уверял, что воспроизводит его слова дословно: «Убить ее, что ли, а, суку?»

Вахтер воспроизвел и весь последующий диалог.

Комендант спросил:

— Скажи, Матвей, если бы ты узнал, что твоя жена с мужиками путается, что бы ты сделал?

Семушкин был немолод, было ему за шестьдесят. Будто бы он в ответ посмеялся:

— Порадовался бы за старушку, что в этакие годы успехом пользуется…

— Э-э-э, оставь! — ответил комендант. — Твоей жене шестьдесят, моей тридцать!

На это Семушкин ему ответил:

— Не женился бы на молоденькой! На девках-то парням жениться, а нам надобно понимать свой резон.

Осокину удалось установить, что Охрименко показывал письма и кое-кому еще. Сдержанный человек, нелюдим — и вдруг так разговорился. Стало быть, взбудоражили его письма, взбудоражили основательно. Жена вернулась, и тут же прогремели выстрелы.

Собственно, после показаний тех, кому Охрименко показывал письма, с кем делился своими переживаниями, допросы можно было прекратить. Ревности никакая другая версия не противопоставлялась.

И хотя Лотинцева очень волновала третья пуля, в ней, по всей видимости, нужда отпадала. Оставалось получить акт о смерти Охрименко, а для этого выехать в Рязань.

Осокин несколько раз в течение дня пытался дозвониться до областной больницы, но это ему не удавалось, связь с областным городом была повреждена. Тогда Осокин позвонил Пухову, попросил связаться с областной больницей и узнать, когда можно приехать за актом вскрытия.

Осокин укладывал вещи в Доме приезжих, собираясь в Рязань, к нему прибежал участковый инспектор.

— К телефону вас! Из прокуратуры… Срочно!

— Что там стряслось? — спросил Осокин.

— Срочно! Больше мне ничего не сказали…

На проводе почему-то оказался Лотинцев.

— Жив твой подопечный, — объяснил он Осокину. — И благополучен к тому же! Хоть сейчас допрашивай!

— Не может быть! — вырвалось у Осокина. Он знал, что за Лотинцевым водилась любовь к розыгрышам.

— Вот тебе и урок, Виталий Серафимович! — ответил поучающим тоном Лотинцев. — В нашем деле все может быть, даже и невероятное! Скользящее ранение! Так говорит хирург… С перепугу твой Егорушка не разглядел! Будь и ты осторожен, не прогляди чего!

На фабричной машине Осокина отвезли до ближайшей автобусной остановки, где он сел на первый же проходящий автобус на Рязань.

Нс так-то и далеко до Рязани, километров семьдесят но лесная дорога вьется зигзагами, обходя болота. На крутых поворотах автобус снижал скорость и тревожно гудел.

И хотя по дороге встречались села и деревни, край выглядел безлюдным. Леса, леса, лишь иногда сквозь порубку на мгновение открывалось поле с загустевшими озимыми, но выглядели они не ярко, будто бы побледнели на зыбучих песках.

Не очень-то походишь здесь по лесу в конце мая без накомарника, пожалуй, убежишь без оглядки. И чего прикипел прокурор Русанов к Мещере? Любит он эти леса и болота. И вдруг ожег вопрос: а чего Охрименко из Ашхабада в этакую болотную глушь? Жену, что ли, прятал от больших городов? С чего бы сюда, а не к себе в Белоруссию, в светлые веселые города?

Осокин приехал в Рязань уже в девятом часу вечера. Допрос отложил до утра, но у дежурного врача поинтересовался состоянием раненого. Ему ответили, что самочувствие у гражданина Охрименко нормальное, что никаких ограничений для общения нет.

Вот тебе и рана в грудь навылет. Едва дождался утра и поспешил к главному врачу, который и делал операцию. Он принял Осокина в своем служебном кабинете.

— Не повредит больному допрос? — все же спросил Осокин.

— Я уже объяснял своему коллеге доктору Пухову, что ему ничто не повредит.

Врач взглянул на Осокина поверх очков с любопытством.

— Что там произошло? Больной нам не пожелал объяснить природу ранения…

— Покушался на самоубийство! — ответил Осокин.

— Самоубийство?! — воскликнул в удивлении врач. — Вот уж не подумал бы! Скорее, можно предположить, что кто-то в него стрелял, а он пытался отстранить пистолет. Шла борьба… Рана носит и следы порохового ожога… Но она нисколько не опасна!

— Разве ранение не сквозное? — в свою очередь удивился Осокин.