Следствие разберется - [56]

Все эти дни я чувствовал себя из рук вон плохо. К привычно повышенному давлению добавилась аритмия. Я задыхался на лестнице, когда нас выводили в прогулочный дворик двумя этажами выше.

Десятого мая меня вновь доставили в Басманный суд. Цахес повторно представил ходатайство об изменении мне меры пресечения. Не доверяя легкомысленному Юнге, который на прошлом заседании проявил совершенную беспомощность и не смог привести ни одного аргумента в обоснование ходатайства, полковник явился лично. Но и прокуратура соответственно заявленной противником весовой категории выставила более опытного бойца. Подполковник юстиции Анна Потычко производила внушительное впечатление – и званием, и фигурой, и злобно-решительным выражением маленьких глазок на суровом лице. Как и две недели назад, пришло много журналистов и друзей, почти год боровшихся за меня. Но если тогда они были воодушевлены ожиданием маленькой победы, то в этот раз все пребывали в напряжении. Уговаривали себя и друг друга: не может быть, чтобы суд повторно отклонил ходатайство. Хотя понимали: в этом суде возможно всё. Прокурор Потычко предложила судье Елене Ленской вовсе не рассматривать ходатайство на том странном основании, что решение предыдущего суда, отказавшего в переводе под домашний арест, ещё не было рассмотрено апелляционным судом и, следовательно, по мнению прокурора, не могло считаться вступившим в законную силу. Напрасно адвокаты Карпинская и Лахова призывали суд учесть не только отсутствие оснований для возвращения в тюрьму, но также мой возраст и состояние здоровья, предлагали заслушать свидетельские показания доктора Ашихмина. Потычко лишь презрительно хмыкнула в ответ. Судья Ленская смотрела прямо перед собой и, казалось, вовсе не интересовалась происходящим. Её лишённое всякого выражения, будто бы стёртое лицо было абсолютно неподвижным. Внезапно, не дослушав адвокатов, она резко поднялась и, скороговоркой сообщив, что удаляется готовить постановление, поспешно вышла из зала. Я встретился глазами с прокурором и громко сказал, что она покушается на убийство. Вернулась судья очень быстро с готовым решением вернуть ходатайство следователю без рассмотрения. Я терял сознание, выстоять на ногах оглашение краткого постановления не хватило сил, прилёг на скамью в клетке. Как сквозь сон слышал крики приставов, выгонявших публику из зала. Мне помогли встать на ноги, надели наручники и, поддерживая, отвели в конвойное помещение. Дальнейшее я помню нечётко. Приезжали одна за другой несколько бригад скорой помощи, мерили мне давление и пульс, давали какие-то таблетки, спорили друг с другом и с приставами. Наконец врач очередной бригады портативным аппаратом сняла кардиограмму. Меня уложили на носилки, к которым наручниками пристегнули одну руку, и отнесли в реанимобиль.

Позже мне рассказали, что в течение нескольких часов, пока я лежал в подвале Басманного суда, наверху развернулась отчаянная кампания за моё спасение. Адвокаты и друзья звонили врачам и министру здравоохранения. Те, в свою очередь, в суд. Включился председатель театрального союза Александр Калягин и другие известные артисты. Добивались, чтобы меня отправили не в тюремную больницу, а в специализированную кардиологическую.

В конце концов я оказался в реанимации двадцатой больницы. Через капельницу лекарства поступали в вену на левой руке, правая была прикована к кровати. В коридоре у открытой двери раздражённые конвоиры огрызались в ответ на требование врачей снять наручники, отгоняли от двери приехавших убедиться, что я жив, общественников из ОНК. Мне делали коронарографию и ещё какие-то обследования, рассказывали что-то об анатомических особенностях и сложности стентирования. Я был в блаженном полусне и не пытался понять смысла слов. Через сутки из реанимации меня перевели в отделение экстренной кардиологии. Доброжелательные и интеллигентные врачи поддержали требования адвокатов и общественности до выздоровления оставить меня в гражданской, а не тюремной больнице.

По окончании того чудовищного дня Ксения Карпинская, блестящий адвокат, лауреат медали имени Плевако, в отчаянии заявила, что готова уйти из профессии, поскольку события показывают, что защита не имеет шанса повлиять на ангажированный суд, а сам институт адвокатуры в нашей системе служит лишь ширмой, создающей видимость цивилизованного правосудия. Но уже утром следующего дня она и Таня снова боролись за меня: составляли очередную порцию заявлений, ходатайств и жалоб.

Это был Танин день рождения. Чудесные подруги ни на минуту не оставляли её без поддержки. По завершении дел они отвезли Таню в театральный пансионат в Звенигороде и устроили ей незабываемый праздник. Кто-то приезжал с поздравлениями уже в ночи после премьерного спектакля, кто-то – прямо с прилетевшего из-за границы самолёта.

В небольшой одноместной палате меня стерегли четверо бойцов конвойного полка, которые менялись каждые сутки. Я просыпался, только чтобы принять лекарства или пройти очередное обследование. В один из таких дней Тане удалось проникнуть в больницу, она видела, как в инвалидном кресле меня транспортировали из процедурного кабинета в палату. Но я её не увидел.