Следствие разберется - [55]

Я написал Цахесу: «Господин полковник, в течение десяти с половиной месяцев пребывания в следственных изоляторах Москвы я, моя жена и мои адвокаты регулярно обращались к вам с просьбой разрешить мне свидания и телефонные разговоры с женой и дочерью. По разным неубедительным причинам или вовсе без объяснения причин вы отказывали в этих просьбах. А когда разрешения всё-таки удавалось добиться, это происходило после унизительных, неделями длившихся согласований, отнимавших массу сил и нервов. В этих редких случаях вы давали разрешение лишь на одно свидание. В итоге за десять с половиной месяцев состоялось всего пять свиданий и два телефонных разговора. При этом вы всегда нарушаете предусмотренные УПК РФ порядок и сроки рассмотрения ходатайств. По закону я имею право на два свидания ежемесячно и на телефонные разговоры без ограничения. То есть по нормам закона и человечности за прошедшее время я мог и должен был бы получить двадцать свиданий с родными. Понимая, что вы используете надуманные причины для отказа мне в свиданиях, как инструмент давления на меня, я в начале апреля обратился в Басманный суд с жалобой на ваши действия. Заседание было назначено и прошло 27 апреля. За день до этого сотрудник вашей следственной группы майор Пётр Сергеевич Кудаев передал в канцелярию СИЗО‐4 ваши разрешения на свидания и телефонные разговоры. Учитывая последнее обстоятельство, я отозвал эту часть своей жалобы, и суд рассматривал только вопрос о затягивании вами процесса ознакомления с материалами дела. Однако шевельнувшаяся было признательность сменилась негодованием: выяснилось, что поступившие от вас в СИЗО документы оформлены некорректно, отсутствуют печати. В свиданиях и разговорах мне снова отказано. Если бы это произошло из-за халатности или некомпетентности ваших сотрудников, это было бы возмутительно. Но история наших взаимоотношений заставляет меня считать, что с вашей стороны это была сознательная акция намеренного и циничного издевательства надо мной и моими близкими. Это подло. Я был бы рад ошибаться, и если это так, то готов принять извинения и корректные разрешения на свидания и телефонные разговоры. Учитывая долгое время обращения моих ходатайств и ваших ответов, я прошу вас выдать разрешение не на одно, а сразу на несколько свиданий и разговоров, чтобы избавить моих родных, адвокатов, а также ваших сотрудников от бессмысленно долгих и утомительных переговоров».

Разумеется, на извинения я не рассчитывал. Но повторное, на этот раз корректное разрешение пришло небывало быстро, на следующий день. В нашем фарсе на короткое время случился странный поворот, составилась какая-то новая гримаса. Получивший отказ суда в удовлетворении своего ходатайства Цахес оказался как бы по одну сторону баррикады со мной. Не думаю, что идея перевести меня из тюрьмы под домашний арест принадлежала полковнику. Но в этом случае он тем более должен был досадовать, что не смог выполнить волю пославшего его начальства. Таня и адвокаты хлопотали о свидании с другой стороны. Вскоре мы с женой смогли увидеться.

События последних апрельских дней и нездоровье отняли много времени и сил. Я не смог вовремя ответить на некоторые письма. Теперь, навёрстывая упущенное время, писал сутки напролёт. Правда, из-за слабости и частого головокружения писал трудно и медленно.

Особенно важным мне казалось ответить на несколько писем незнакомых мне молодых людей, следивших за «Театральным делом». Эти письма были не только пропитаны сочувствием и солидарностью. В них были растерянность и потребность понять, как в принципе возможно в наше, казалось бы, цивилизованное время такое презрение к закону и здравому смыслу, которое правоохранительные органы и суды последовательно проявляли в моём деле? Моим новым заочным друзьям казалось, что я знаю, где лежит предел, и могу сообщить им нечто, что поддержало бы их пошатнувшуюся веру в порядочность и совесть. Это было трогательно и ответственно. Но что я мог им сказать? Я вновь испытывал необъяснимое чувство стыда за чужую, против меня же обращённую подлость, за то, что возможны фальсификации и лжесвидетельства, бесчестное следствие и неправедный суд. Что посоветовать людям, ищущим ответа на вопрос, как взаимодействовать с отвратительной и опасной реальностью? Какие уроки можно извлечь из моей истории? Я не знал тогда и не знаю теперь, кто именно инициировал «Театральное дело» и что послужило его причиной. Уверен, что изначально мне в нём отводилась сугубо прикладная функция – подтвердить обвинение в адрес Кирилла Серебренникова. Те, кто управлял марионеткой Хитрого раба Псевдола, были уверены в своём праве приговорить безвинного человека к жестокому наказанию, а затем за небольшие послабления купить его совесть, заставить лгать и оговаривать других. Они не предполагали, что опробованный годами алгоритм, основанный на насилии и страхе, натолкнувшись на небольшую преграду, может дать сбой. Ещё меньше они ожидали, что нормальный обыватель может проявить самостоятельность и следовать не командам, а собственным представлениям о добре и зле. Такое непозволительное своеволие переводило мой частный случай в режим принципиального противостояния. Размышляя, я понял, что нечаянно оказался на пути пожирающего своих граждан государственного молоха не просто мелким техническим препятствием – я нанёс оскорбление системе своей нормальностью. Представление о норме у Псевдола и Цахеса, у прыщавой шестёрки из ФСБ и у лжесвидетеля Масляевой, у сонма беспринципных прокуроров и безвольных, безгласных судей основано на признании права тупой, наглой силы и на вере в корпоративную круговую поруку. Нормальными признаются садизм, манипуляция инстинктами, отрицание очевидных фактов и признание ложных, фиктивных. Этой норме враждебны нравственность, логика и здравый смысл. То есть всё то, что считаю нормой я и, по счастью, ещё миллионы людей.