Следователь - [86]

Здоровенный мужик, косая сажень в плечах. Папаша Хробака тоже был мужчина немаленький (сам он втайне считал себя самым большим в Нижнем Тудыме и его окрестностях; тех же, кто осмеливался вступать с ним в дискуссию по этому вопросу, мигом переубеждал пудовый кулачище Хробака-старшего), но этот тип, пожалуй, заткнул бы за пояс и старого Хробака и его сынишку вместе взятых. Вороная брода – окладистая и напомаженная до лоснящегося блеска, усы подковой, густые черные брови, бруствером нависающие над слегка раскосыми глазами, широкие скулы, орлиный нос, золотое кольцо в мочке уха, больше напоминающее своими размерами звено от якорной цепи и очень смуглая кожа, блестевшая так, словно этот тип только что вынырнул из бочонка с маслом.

«Монгол, что ли?», – ломал голову Хробак. «Или турок?»

Одет мужчина тоже был весьма необычно. Медвежья шуба, в которую без проблем можно было укутать крупного быка, под ней – красный кафтан с мелкой золотой вышивкой, необъятные яловые сапоги, густо натертые дегтем и шапка на голове. Хробак никогда не видел таких шапок: черный бобер с пришитым на затылке пучком волчьих хвостов и огромным золотым грифоном-двуглавцем чуть пониже макушки. Не папаха, а настоящая меховая тиара.

…Хробак подобрал его на Железном Разъезде. Солнце уже село и кучер, не торопясь, выпрягал лошадей, жмурился от удовольствия, вдыхая долетавший со стороны флигеля запах бараньей похлебки и предвкушая тепло, стакан холодной, только что с мороза, водки и миску горячей еды, когда со стороны железнодорожной станции к нему подошел… нет, подбежал этот здоровяк.

- В город, мужик! Срочно!

- Сегодня уже не ездим, – веско заявил Хробак, позволяя каурой выплюнуть мундштук.

- Вот, забирай! – лапища, размером с печной противень, ткнулась ему под нос. Хробак глянул и обомлел: золото! Золото, туда его и растуда!

- Десять империалов! Едем сейчас!

Это было больше, чем Хробаку удавалось выручить за месяц.

- Ай, едем, ваше сиятельство! Едем! Хоть на край света!

…Теперь он горько об этом жалел.

«Их сиятельство» были явно не в себе. За детиной в шубе словно черти гнались: он ни одной секунды не сидел спокойно – вертелся, как волчок, постоянно оглядываясь, хотя было совершенно непонятно, что он надеется разглядеть сквозь снег и ночной мрак, хлопал себя по бокам рукавами и непрестанно костерил Хробака на чем свет стоит.

Этому типу явно было очень страшно.

Но, что хуже всего, темный ужас этого странного человека постепенно передался и кучеру. Хробак мертвой хваткой вцепился в вожжи, испуганно оглядываясь по сторонам. Он никогда не страдал от избытка воображения, но сегодня с ним явно творилась какая-то сказочная чертовщина.

Верстовым столбам вдруг надоело стоять на месте, и они принялись играть с кучером в прятки: знакомая дорога внезапно терялась, завиваясь петлями принималась рыскать по заснеженному полю, а когда Хробак, бормоча «заговор от наговора» и судорожно плюясь через левое плечо, начинал понимать, что безнадежно заблудился, верстовой «полосач» неожиданно выпрыгивал из сугроба, как шут из коробочки и тогда кучер, ошарашено тряся головой, с руганью и гиканьем возвращался на потерянную колею.

Снежные вихри, пролетая мимо ущербной луны, принимали самые странные формы: вон девица с фонарем в тонкой руке, вон крылатый медведь, а вон – рогатый черт в кавалерийской фуражке, оседлавший метлу. Хробак протер выпученные глаза и черт, заложив мертвую петлю, отдал ему честь, тут же рассыпавшись снежным вихрем.

Заунывно воющий ветер то и дело приносил обрывки странных звуков. Сперва Хробак вполне явственно услышал звон колоколов на бакенах, затем – шелест ветра в густой листве, а потом – веселый женский смех. После на пару мгновений наступала тишина, и все начиналось по-новому: журчание воды, детский плач, тихое треньканье музыкальной шкатулки. Все эти звуки объединяла одна любопытная особенность: стоило повнимательней прислушаться к какому-нибудь из них и он тотчас стихал, растворяясь в шуме ветра.

И кучер был уверен, что его пассажир тоже видит всю эту бесовскую муть. Бородач странно зыркал по сторонам, то и дело чертил в воздухе кресты-обереги, складывал пальцы «рогатиной» – самый простой колдовской пасс из группы «Знаков отвержения», а один раз, когда во тьме впереди мелькнули две призрачные тени, похожие на тележные колеса, резко подался вперед, едва не перевернув сани.

Но – странное дело! – чем ближе они подъезжали к городу, тем легче становилось у кучера на душе.

Он не мог внятно объяснить, почему происходящие вокруг странности пугают его все меньше и меньше, но какое-то плохо выразимое чувство, возможно, некая древняя память, подсказывало ему – боятся нечего. Кучеру вспомнился эпизод из далекого детства, когда его отец, напялив красный жупан и приклеив к щекам лыковую бороду, с хохотом ввалился в его комнату на Рождество, изображая Морозного Деда – доброго северного духа-дарителя, что, по легенде, приносит подарки детям, которых Его Морозное Величество посчитало достойными своего высочайшего внимания. В первый миг маленький Хробак страшно перепугался, увидев размахивающего руками и рокочущего луженой глоткой великана, но когда «Морозный Дед» схватил его и закружил по комнате, испуг сменился безудержным весельем и он, заливисто смеясь, вцепился «Деду» в бороду, а тот, заходясь от хохота, подбросил мальчика к потолку, поставил на пол, а потом подарил ему заводную механическую лошадку – на этот подарок Хробак-старший собирал деньги почти полгода.