…Каждый, кто когда-нибудь ездил на поезде по бескрайним просторам Королевства знает, насколько безрадостный в своей однообразности ландшафт может лицезреть случайный пассажир из окна вагона.
Вот тянется бесконечная полоса леса: дубы, ели и сосны утопающие в зарослях колючего кустарника, редкие просеки, полосатые верстовые столбы, похожие на облезлые деревянные надгробья, поваленные зимними бурями стволы да, время от времени, мелькнет одинокая избушка, где коротает свой век лесник или останавливаются зимой охотники. Затем лес внезапно улетает куда-то в хвост поезда и взору открывается еще более безблагодатный пейзаж: низкие пологие холмы, цепочка телеграфных столбов на горизонте, чернеющие с зимы поля да одинокие деревеньки на десять изб, при взгляде на которые хочется хлопнуть стакан водки, подпереть рукой голову и задуматься о нелегких судьбах крестьянства — да как вообще, черт возьми, могут жить в этих местах люди?
Как раз среди таких унылых пейзажей и плелся, натужно пыхтя, знаменитый литерный «А» по маршруту «Нижний Тудым — Столица».
К старому локомотиву в этот раз прицепили целых шесть вагонов: не считая служебного, паровоз тащил три зеленых плацкарта, битком набитых веселыми студентами и неизбывными как древняя таежная тоска бабками с необъятными баулами (бабки вовсю орали на студентов, время от времени предлагая им семечки и картофельный самогон по цене красной икры), два синих купейных, в которых ехал люд поприличнее — фабричные мастера, чиновники и пара хмурых жандармов с погонами старших сержантов, и еще один — глянцево-черный «люкс».
Внутри «люкс» отличался от обычного купе примерно так же, как номер в столичном «Риц» отличается от комнаты на постоялом дворе Малых Кочевряшек: обитые бордовым бархатом стены, ковры на полу, тяжелые темные шторы на окнах, два огромных дивана, шикарный шкаф-купе с зеркальными дверцами, золоченые канделябры на столе и даже граммофон на вычурном столике черного дерева.
Скажем прямо: «люксы» цепляли к литерному «А» нечасто.
В люкс-вагоне ехали трое мужчин, один из которых выглядел как доживший до пенсии, но все еще лихой гусар. Даже не так: словно кто-то взял сотню гусаров и запер в ресторации, где их заставили пить, бить друг другу морды и бегать в кабинеты к путанам, а через месяц выпустили одного — самого стойкого. На «гусаре» был тяжелый меховой плащ, офицерская форма без знаков отличий, фуражка и высокие сапоги, сверкавшие как зеркала в королевском дворце. Комиссар Андреа Пфуй (а это был именно он), зам. шефа Департамента Других Дел Рего Сальери, был как всегда весел, громогласен, слегка пьян и постоянно заводил на граммофоне фокстрот «Парижские ландыши».
Его сосед, вальяжно развалившийся в глубоком бархатном кресле по правую руку от комиссара, являл собой, с одной стороны, полную противоположность Пфую — подтянутый, элегантный, одетый в черный с искрой костюм-тройку, лаковые остроносые туфли с серебряными набойками, белоснежную сорочку и муаровый галстук цвета ночного неба. В руке он лениво вращал черную трость с набалдашником из цельного бриллианта, а его лицо — красивое, с острым подбородком, плавно переходящим в клиновидную мефистофелевскую бородку, не выражало ничего, кроме вселенской скуки. Время от времени он лениво подносил к губам миниатюрную чашечку тончайшего фарфора, делал небольшой глоток и вновь погружался в сонное оцепенение. Ему было то ли двадцать лет, то ли все пятьдесят — тот неопределенный возраст, который выдает любителей алхимических тоников и колдунов-магистров.
И, в то же время, было нечто роднившее этого франтоватого беса с шумным комиссаром, нечто, не бросавшееся в глаза сразу, однако выплывавшее при втором, более внимательном взгляде: солдатская выправка, которую тяжело скрыть даже на смертном одре, движения рук — быстрые и точные, веселые искорки на дне черных как угли глаз и характерные царапины под бриллиантовым набалдашником трости выдающие в обычной, казалось бы, прогулочной палке грозное оружие, чье холодное смертоносное лезвие, до поры до времени, покоилось в импровизированных ножнах, всегда готовое мгновенно покинуть свое обиталище. О да, этот франт был далеко не так прост и все кто был знаком с господином Стефаном Целестой, колдуном-магистром, профессором сопромага и квазиматематики, подтвердили бы это в один голос.
Третий пассажир вагона-«люкс», полноватый коротышка в сером костюме и шляпе-котелке на лысеющей макушке, выглядел на фоне своих соседей мышью, что по глупости забралась в амбар, где устроили драку два матерых дворовых кота: пухлое нервное лицо, нос-картофелина, галстук, похожий на полинявший от стирки носок, поношенный английский плащ цвета болотной тины; словом, Александр Фигаро, старший следователь ДДД, явно не вписывался в общую компанию.
Он, сказать по правде, и чувствовал себя не в своей тарелке: мало того что комиссар Пфуй был его непосредственным начальником (это всегда немного нервировало Фигаро, склонного действовать согласно старой солдатской поговорке, по которой место подчиненного — подальше от начальства и поближе к кухне), так еще и господин Целеста, время от времени бросавший на следователя хитрые взгляды, никак не способствовал успокоению души. В свое время Фигаро сдал Целесте сопромаг лишь с третьего раза и то лишь потому, что последний перебывал на тот момент в хорошем расположении духа. У магистра, к тому же, была своеобразная манера преподавания, и следователь содрогался каждый раз, когда вспоминал о своих практических занятиях в Академии ДДД при Университете Других Наук.
