Следопыт Урала - [27]
— Нельзя!
Когда Наль заметил, что его не понимают, он махнул рукой, требуя следовать за ним. Пройдя шагов пятьдесят, мальчик остановился, потребовал жестом, чтобы они отошли в сторону. А сам, сойдя с тропинки, длинной палкой ткнул куда-то вперед. Что-то засвистело, и большая полуторааршинная стрела с силой воткнулась в молодое дерево. Это сработал настороженный манси на лося лук-самострел. Михаил побелел. Если бы не мальчик, быть бы ему пригвожденным этой стрелой.
— Повезло тебе, парень, — сказал Никифор, — миновал яму, так стрела тебя бы и прошила.
Василий попросил Наля проводить Михаила до тропы манси, идущей лесом от стойбища к стойбищу. Наль шагал впереди легко, а Михаил следом за ним. Но вот проводник остановился, обернулся и, сняв шапку, помахал Василию и Никифору. Через минуту спутники исчезли, заснеженная узкая просека с ровной линией свежей лыжни опустела.
ПОЕДИНОК С ДВУНОГИМ ВОЛКОМ
Единственным путем из Тобольска в Березово был Иртыш.
Редкие селения татар и русских переселенцев да стойбища хантов, или остяков, как звали их казаки, ютились только по берегам реки. В сторону от Иртыша лежали непроходимые леса и болота. Мелко и густо рос тальник. Ольха, осина, тополь, береза, ель и сосна образовывали глухие заросли. Летом по Иртышу плыли на лодках, зимой ездили на санях.
Василий торопился до оттепели достичь Березова.
С Иртыша выехали на Обь, которая шириной была здесь в несколько верст. Дальше встречались только стойбища хантов. Ехали на собаках и оленях.
Перегона за два до Березова остановились в одном стойбище. Василий узнал от толмача, что здесь болеет мальчик.
Когда у охотника Енге заболел сын Ват, он по старому дедовскому обычаю решил лечить его сам. Сначала искал место, где скрылась болезнь. На голое тело Вата положили горячий уголь и стали водить им по коже с места на место. Там, где уголь жег больнее всего, там и таилась болезнь. Василий хотел вмешаться, но отец больного, внимательно выслушав приезжего через толмача, продолжал делать по-своему. Само лечение оказалось еще более жестоким. На грудь положили зажженную чагу — кусок березового нароста. Чага медленно тлела на теле. Мальчик метался от боли, но его держали. Когда чагу убрали, на груди остался ожог с почерневшей кожей.
Вату стало еще хуже. Отблески пламени очага тревожно падали багровыми пятнами на мечущегося в жару больного. На третий день мальчик потерял сознание. Тогда отец позвал шамана Эвура, в переводе на русский — волка. Одетый в длиннополую и широкую меховую одежду, шаман сидел на корточках у очага и сушил круглый бубен. Лицо у него маленькое, морщинистое, с редкой рыжей бородкой и тонкими злыми губами. Глаза полузакрыты. Сухой песцовой лапкой он время от времени ударял по бубну, и тот, накаливаясь у костра, звенел все звонче и звонче.
По темным углам жилища расселись родственники. Отец Вата, старый охотник Енге, подал шаману в круглой деревянной чашке водку, настоянную на мухоморах. Не поднимая полуприкрытых век, Эвур медленными глотками выпил ее. Губы его что-то беззвучно шептали. Он раскачивался из стороны в сторону. Но вот шаман медленно поднялся, встал, широко расставив ноги в мягких оленьих унтах, и, мерно ударяя в бубен, стал переступать с ноги на ногу, высоко поднимая и потряхивая то одной, то другой. С губ его слетали отдельные слова. Толмач, приведший Зуева на заклинание шамана, сидя с ним в темном углу, переводил:
— В долгую дорогу собрался. К богу пойдет.
Удары в бубен учащались, убыстрялись и движения шамана. Глаза по-прежнему полузакрыты, лицо в высшей степени бесстрастно, только с губ чаще слетали отдельные слова, слившиеся в бормотание.
Убыстряя кружение вокруг очага, шаман скороговоркой рассказывал о том, как он идет длинной дорогой к злому богу Туруруму, как просит отдать ему душу мальчика Вата.
— Зачем тебе мальчишка? Мы тебе за него оленя дадим. Отпусти парня! Трех оленей просишь? Много просишь! Олень хороший, большой, — шаман стремительно носился вокруг больного, от бормотания перейдя к выкрикам. Вместе со стариком в дикой зловещей пляске кружились многочисленные ленточки, бляшки, колокольчики, подвешенные к его одежде. Пот струйками катился по впалым щекам. На губах появилась пена. Шаман, ожесточенно колотя в бубен, волчком крутился на одном месте. И вдруг упал, глаза безжизненно закатились, уголок рта медленно подергивался. Ханты продолжали сидеть в оцепенении.
Миновало десять, пятнадцать минут. Старик пошевелился, медленно сел. Енге снова подал ему чашку с настоем. Выпив, шаман с достоинством сказал:
— Турурум просил за мальчишку трех оленей. Долго с ним спорил. Уговорил: надо дать одного оленя, тогда отпустит мальчишку.
У входа в жилище уже стоял приготовленный олень. Шаман подошел к нему, подул в одно ухо, потом в другое и легко ударил песцовой колотушкой для бубна. Ханты ударами кольев сбили оленя с ног, перерезали ему горло. Намочив руки в теплой крови и войдя снова в жилище, шаман помазал кровью губы стоящему там идолу. С оленя содрали шкуру. Мясо, разрубив на части, побросали в стоящие наготове котлы с кипящей водой. Сырой мозг из головы и костей дали шаману. Старик пожирал мозг с жадностью, облизывая грязные пальцы. Шкуру и череп отнесли в лес и повесили на дерево в жертву богу Туруруму.
