След голубого песца - [21]

— Ты расскажи мне, Ясовей, как в тундре жизнь идет. Давно ли кочевники узнали, что царя у нас не стало? О Советской власти все ли знают?

Ясовей подумал.

— Рассказать-то можно бы, да ведь долго — слушать будете ли? Если хотите, расскажу.

— В далекий наш край даже ветер редко заносит тепло. Живем мы, сами видите, на краю земли. Дальше и ехать-то уж, кажись, некуда. А как жизнь идет в далеких больших городах, в чужих краях, мы и знать не знаем. В большом море буря гуляет, волны до облаков гребни вздымают, а в маленьком дальнем заливчике тишь, как в чайном блюдечке. Так и мы, обитатели тундр, ничего не знали, что на земле происходит. О войне слышали маленько, да не очень понимали, кто и зачем воюет. Потом начали говорить, что царя не стало. Из чума в чум новость пошла: «царя ссадили». А было это в пору, когда оленеводы готовились кочевать из лесов к морю, потому собирались вместе. Кто первый принес слух, попробуй узнать. Только при встречах люди сообщали друг другу:

— Слышали? Говорят, царя ссадили...

— Ну? Как же это ссадить царя?

— А вот так, взяли да и ссадили.

— А кто ссадил?

— Ну, кто...

А в самом деле, кто? Нелегко ненцу ответить на такой вопрос. Откуда ему знать, кто там около царя живет. Из начальников ненец знает старшину да урядника, да попа.

— Кто ссадил? Урядники, старшины да попы, наверно...

— Видать, они. Кому же больше...

— А куда ссадили?

Вот тебе-тебе! Опять неизвестно, куда царя можно ссадить. Что царь сидит на престоле, это слыхали. А престол, поди, такой, как в пустозерской церкви, золотом сверкает. Куда же с престола царя можно ссадить? На пол? Ой, будет ли на полу царь сидеть! На лавку? Кто знает, есть ли лавки в царском чуме. Может, на полати? Полати-то уж, наверно, есть...

— Надо быть, на полати, — решили скопом, — всё-таки на полатях теплее царю лежать, чем на полу.

На этом все и сошлись бы, если бы не Халтуй.

— А я видал царя, — сказал он.

Оленеводы ахнули.

— Вот так да! Халтуй наш с царем встречался. Уж не вместе ли айбурдали? Может, он тебя чаркой угостил?

А Халтую хоть бы что, только глазами моргает.

— Мимо правленья ходил. В двери смотрел. Картина висит. Царь. На плечах золотые кисти. Кругом ремни наплетены.

— Так ты, Халтуй, пожалуй, коновала видел, коновалы в ремнях-то.

— Ну вот, не отличу коновала от царя, — горячился Халтуй. — Над головой две куропатки, в лапах у них палка золотая и круглый камень. Вот.

— Раз две куропатки, так да, это непременно царь.

Тут кто-то вспомнил, что я в городе бывал, может, про царя слыхал. Позвать, говорят, Ясовея, пусть он скажет. А я бы и рад сказать, да сказалка коротка. Что я знал о царе? Почти ничего. Тру ладонью лоб, вспоминаю, о чём с вами говорили. О царе-то говорили ли? Говорили. Да. Царь помогает тем, кто угнетает рабочих. У царя жандармы толсторожие, с красными мясистыми руками. Их я и сам видал. С шашкой на боку — нож такой большущий, селедкой называется...

— Вот так да! Селёдка — рыба...

— Верно, как рыба и есть — длинная, тонкая. Для смеху так зовут.

— Разве что для смеху.

Крестьянам царь земли не дает, всю роздал своим приятелям. С крестьян налог большой берет, ясак.

— Вот и с нас царь тоже ясак берет?

— Конечно, царь. Он, — говорю, — бедняков готов ободрать, как охотник песца обдирает, раз — и нет шкуры... А вот богатым от царя помощь. Поэтому правильно сделали, что царя ссадили. Словом это называется таким: ре-во-лю-ци-я...

До тех пор Сядей-Иг сидел, невозмутимо слушая нашу болтовню. А тут резко встал, гаркнул:

— Будет вам пустое трепать! Без костей язык-то. Никакой революции не бывает. Враки всё!

Оленеводы опасливо замолкли. Сядей-Иг сердится. Прогневили Сядей-Ига. Это не царь, а хуже ещё...

5

Кто такой Сядей-Иг? Вот я так же спросил одну старуху, когда вернулся в тундру. Она посмотрела на меня жалостливо, покачала сокрушенно головой и говорит: «Ай, человек! В городе был, по бумаге говорить научился, а Сядей-Ига не знает».

У Сядей-Ига оленьи стада несчитанные бродят по тундре. И на Малой и на Большой земле. Едва объедет пастух такое стадо на упряжке от восхода до заката. А захочет узнать, все ли олени целы, поднимется на вершину сопки, глядит, сколько белых менуреев в стаде. Десять менуреев, значит, десять сотен оленей все целы. Когда Сядей-Иг перекочевывает с одного пастбища на другое, его аргиш растягивается на целую оленью перебежку. Чего тут нет в этом аргише: и лари с мехами пушного зверя, и котлы самолучшего сала, и тюки сукон да разных тканей, целый воз утвари, всякой посуды — всего не перечтешь. А говорят, на передней упряжке, на дне ларя с пушниной возит Сядей-Иг мешок из нерпичьей кожи, который с трудом поднимает. Что в том мешке, никто не знает. Сядей-Иг не показывает.

Сядей-Иг по тундре идет — под ним земля прогибается. На соседа он посмотрит — сосед глаза долу опускает. Слово скажет Сядей-Иг — это слово законом оборачивается. Вот кто такой Сядей-Иг. С ним сам Саулов за руку здоровается, в гости зовет, чаркой угощает. Да не так, как моего отца, Хосея, угощал. С Сядей-Игом шутки плохи — сильный человек. Он всеми в тундре управляет, как хочет. Лучшие охотники ему несут пушнину, лучшие рыбаки тянут его невода, лучшие пастухи охраняют день и ночь в стужу и непогоду его стада. Ни перед кем не кланяется Сядей-Иг, разве только перед Нумом, да и то лишь потому, что законы Нума ему, Сядею, на пользу. Строг Сядей в соблюдении этих законов, тверд и непреклонен. Когда я ещё совсем мальчишкой был, мало чего в жизни понимал, своими глазами видел страшное и непонятное детскому уму. У Сядей-Ига, — тогда ещё его звали по-иному — Тахобей, — была молодая жена Ёнека, веселая, речистая. Нас, малышей, очень любила, подарками часто баловала. То пряником угостит, то конфетку даст кислую-прекислую, сосешь её целый день и не убывает, так с конфеткой и спать ляжешь.