След голубого песца - [19]

Как только первая рыбацкая лодка пошла вниз, Ясовей сел в греби и до самого Пылемца не выпускал весла из рук, разве что только на ночлег. Выйдя на берег, он опьянел от запаха луговых трав, от ветров со всех четырех сторон, от солнечного сияния над безбрежными просторами тундры, о которой так грустилось на чужбине.

— Огей!

На бугре, как раз против солнца, стоял чум. Казалось, веселый солнечный шар поддерживается концами шестов, торчащими веером над вершиной чума. Ясовей даже забыл попрощаться со своими спутниками, со всех ног кинулся на бугор.

— Ань здорово!

— Здорово, здорово.

У раскрытого выхода из чума стояла старуха в бурой выношенной панице. Она смотрела на незнакомого парня, закутанного в ветхую кацавейку, равнодушными глазами и сказала сухо, будто не к нему и обращаясь:

— В чуме никого нет.

— Ты, бабушка, не узнала меня? Ясовей я, сын Хосея...

— Вот ныне-то узнала. Помню, что Ясовеем звали. Слышала в Андеге, люди говорили: уморил купец Обрядников и Тахаву и Хосея на чужой стороне. А чум взял себе. И олешков взял, сколько было. Тебе-то что-нибудь дал ли?

Старуха говорила и говорила. А Ясовей стоял, не двигаясь, слушал и не слушал, смотрел за реку, в синеющую даль, и ничего не видел...

— Ты уж большой стал, парень, — продолжала старуха, — вымахал, ишь ты, до мокодана, поди, рукой достанешь. Где живешь-то?

— Нигде не живу.

Старуха с недоумением посмотрела на Ясовея, пошамкала губами, тронула за рукав.

— Что ты, милый! Нигде-то жить нельзя. И олень где-нибудь живет, комар и тот под листом в болотине ночует. Зайди-ко в чум, кипятком прополощись, согрейся. Заходи...

Глава четвертая Революция на краю света

1

Осень сменяется зимой, зима убегает от весны, весна зовет лето. Сколько раз повторился этот круговорот с тех пор, как снова попал Ясовей в родные края, он не считал. Без родителей, в чужом чуме приходится ему жить и всё же он доволен тем, что дышит чистым воздухом тундры, ходит по снежным равнинам, слушает лай собак у дальнего чума, будто музыку, знакомую с детства. Медлительна и размеренна жизнь в тундре, привычны и просты занятия жителей чумов. Где-то в дальних краях загремели, говорят, небывалые грозы, забушевали невиданные пожары, а в тундре тихо. Тихо? Тихо ли?

Ясовей по лисьему следу идет, капкан несет. Смотрит, выбирает, где лучше его поставить. Вот здесь лисица копала, тут и капкану стоять самое место. Насторожил Ясовей железную пасть, снежком припорошил, полюбовался: хорошо. Осторожна лисица, да не заметит, быть ей в капкане. Поднял голову — что такое? Будто человек вдали движется. Правда, и с ружьем. Вот рукой машет. Откуда бы тут человеку? Напряг Ясовей зрение, всмотрелся — еле идет человек, шатается, ноги волочит. Что с ним? Ясовей быстро направил к нему свои лыжи. Ой-ой! Замерз путник. Лицо посинело, брови и борода в куржевине. «Русский заблудился, наверно, в тундре», — подумал Ясовей. И тут заметил, что за плечами у путника не дробовик, а винтовка. Эге, военный, значит.

— Хороший наст под ноги идущему по тундре! — приветствовал Ясовей незнакомца. А тот с трудом произнес коснеющим языком:

— Далеко ли до чума? Отведи, пожалуйста. Окоченел совсем. Едва плетусь...

Повел Ясовей незнакомца к чуму, да мало прошли, окончательно ослаб человек, свалился. Тогда снял охотник лыжи, положил на них путника, привязал и повез. Ладно, наст крепкий оказался, ногу прочно держит, преступается редко. Немало поту пролил парень, пока добрался до чума охотника Лаптандера. Хозяин чума встречает, недоуменно разводит руками.

— Что за упряжка такая! Гляжу. Э, да это Ясовей! Уж не медведя ли он подстрелил, думаю...

— Шутки потом, Лаптандер. Сейчас скажи, чтобы в чуме костер развели, чайник скорей кипятили. Видишь, человек замерз...

Лаптандер сокрушенно закачал головой, велел жене развести костер.

В чуме незнакомца положили на оленьи шкуры, разули, оттерли снегом закоченевшие ноги и руки. Когда он стал приходить в себя, дали горячего чаю. Постепенно неожиданный гость отогрелся. На ночь его с головой укутали в теплые меха.

2

Утром русский проснулся рано, ещё все спали. Только Яхако, шустрый и непоседливый, беспокойный, как весенний ручей, уж выглядывал из-под мехового одеяла, поблескивая глазенками. Чужой, незнакомый человек в чуме, разве можно проспать, не увидеть, как он будет подниматься. Вот больной высвободил руку из-под мехов, отряхнул куржевину на изголовье, хочет приподняться, стонет... Встретился глазами с Яхако.

— Мальчик, ты не спишь? Дай напиться...

Яхако дал воды. Смотрит на незнакомца исподлобья.

— К нам зачем пришел? — говорит неприязненно.

— Да вот видишь, в гости, — слабо улыбнулся русский.

— Оленей наших увести хочешь!

— Нет, оленей ваших мне не надо. А что, жалко оленей-то? Да ты не бойся, садись поближе... Вот сюда...

Мальчик осторожно придвигается. Ощупывает чужого глазами. Спрашивает с неуверенностью в голосе:

— Ты не начальник?

Гость смеется.

— Нет, не начальник я. А ты что же, боишься начальников-то?

Яхако поднял голову. Волосами тряхнул.

— Не боюсь я начальников. Они у отца олешков увели. У меня если захотят взять, я не отдам. Придут — вот мое ружье. Я стрелять умею, отец научил.