След голубого песца - [2]

— Ну, чего? Сказано, я стадо продал. Перестань...

Хосей замолчал. В едком дыму костра он сидел на корточках, неподвижный, словно окоченевший. Ему казалось странным, что хозяин аппетитно уплетает розовые ломтики мороженой оленины. А Сядей-Иг ел спокойно, сильно чавкая, работая мощными челюстями, словно жерновами. Маленькие его глазки, совсем затерявшиеся в жирных складках лица, лишь изредка поблескивали плотоядно и холодно. Хосею казалось, что всё это он видит во сне. Однако это не было сном. В чум ввалился новый владелец стада Валей, а за ним его работники. У Хосея вспыхнула надежда остаться в стаде, упросить Валея, чтобы он не прогонял старого пастуха. Но Валей не стал и слушать. Свои работники у него хороши и незачем ему связываться с Хосеем. Хозяева — старый и новый — стали угощаться. Налили чашку водки и Хосею. Тот машинально принял её, выпил. Хмель не брал его. Всю ночь он просидел у потухшего костра, слушая, как сильные порывы ветра ударяли в стенку чума, как ветер завывал в дымоходном отверстии — мокодане, из которого на голову Хосея сыпались снежные иглы. Хозяева спали, бормоча что-то бессвязное во сне.

2

Около деревни Широкая Виска, на берегу реки Печоры, полысевшем от весеннего солнцепека, появилось подобие чума — странный шалаш, сооруженный из старых облезлых оленьих шкур, обрывков рогожи, кусков бересты и порванных рыболовных сетей. В этом шалаше приютилась семья Хосея. Хозяин дал при расчете двух оленей. На них и приехали все трое, кое-как слатали убогое жилье и стали существовать без работы, без пищи, без надежд на будущее. Нет, надежды всё-таки были. Хосей пытался наняться к печорским купцам на рыбный промысел — не взяли, говорят, руками слаб. Исшагал он, почитай, все берега Печоры от Усть-Цильмы до Андега — нигде работы не нашлось. Осталось одно: ходить по дворам — у кого дрова расколоть, у кого мусор выкидать. Так не умрёшь, но и семьи не прокормишь. Идти нищенствовать Хосей не мог решиться. А что же делать? Вот заколот последний олень. Его мяса хватит ещё на неделю-другую. А дальше что?

Тахава не выдержала — пошла по деревне. Она робко стояла перед входом в избу, заходила несмело, бочком, униженно кланялась, просила подаяния. Из иных домов выгоняли, улюлюкая вслед, в иных сочувствовали и совали ломтики, черного хлеба. Хосей крепился, но голод заставил и его протянуть руку. Горек был хлеб, добытый нищенством, политый слезами. Из одного богатого дома в большом торговом селе Усть-Кальме Хосея вытолкали взашей. Молодой здоровый парнище взял его за шиворот и, гогоча, ударил коленном ниже поясницы. Кричал вдогонку:

— Работать не хочешь, самоедишко проклятый! Попахал бы землю — узнал, как кусок хлеба достается.

С той поры запала в голову Хосея мысль: не выпросить ли земли да посеять жито? Ведь люди этим кормятся. И он, наверно, не хуже других научился бы добывать хлеб. Переходя из дома в дом, Хосей присматривался к крестьянскому хозяйству. Соха, борона — не так уж всё мудрено. И ведь надо же было так случиться, что однажды в субботу Хосей опять встретился с тем парнищем, который вышвырнул его вон из избы. Парень, видно, узнал Хосея, широко осклабился и сказал весело:

— Ну что, не научился еще пахать? Всё кусочки собираешь?

Хосей ответил:

— Рад бы пахать-то, да где земля? Земли-то ведь мне не даст никто.

— А ты попроси, может, и дадут.

— У кого просить, ты скажи. Попрошу, верно, попрошу.

— Приходи вот завтра на сход, там и попросишь, — ответил парень и, ухмыльнувшись, добавил: — Дадут тебе земли, только попроси.

3

В воскресенье после обедни сельская площадь заполнилась народом. Добротные суконные шубы с куньими воротниками, пушистые пыжиковые шапки с искрой, посконные армяки и войлочные шляпы, малицы, покрытые «рубахами» из чертовой кожи, сапоги с лакированными голенищами, сияющими, будто зеркало, рыбацкие бахилы величиной с дом, нерпичьи просмолённые тобоки, повязанные лазоревыми плетышками — всё это перемешалось, ходило, сидело, лежало на пробивающейся муравке, говорило, шумело и пело.

На середину площади вынесли стол. Вокруг него поставили скамейки. Из волостного правления вышел осанистый и бородатый с проседью старшина, поправляя медную, начищенную до блеска, бляху на груди; за ним — урядник, картинно поддерживая рукой саблю на боку; а дальше шел писарь в касторовом пальто и в фуражке с сияющим козырьком, неся бумаги и склянку с чернилами. Они важно уселись за столом. Старшина постучал молоточком. Площадь стала затихать. Начались торги на рыболовные угодья.

Хосей сидел на отдалённом бугорке, поджав под себя ноги, и смотрел, казалось, равнодушно и безучастно на это непривычное для него скопище людей. Трудная, тяжелая дума ворочалась в его голове. Воду продают, рыбу в реке продают. Наверно, и землю продавать будут. А на что ты, Хосей, земли купишь? Где твои деньги? Где твои богатства? Не видать тебе, Хосей, земли, не жевать ячменного хлеба. При воспоминании о хлебе у Хосея засосало под ложечкой. Может, без денег земли дадут? Ведь вон её сколько кругом пустой, непаханой...

Ясовей сначала постоял около отца, с любопытством наблюдая за всем происходящим, потом ему это наскучило, и он присоединился к ребятишкам, лепившим около церковной ограды из жухлого снега огромную бабу. Он впервые видел, как из снежных комьев постепенно получалось туловище, голова, руки. Вот так-так! Это, наверно, русский бог. Ненецкие боги из деревянных болвашек, маленькие, тощие и почему-то злые — сколько ни мажь их кровью, сколько ни украшай цветными лоскутками, всё недовольны, не дают удачи в охоте, в рыбной ловле, насылают на ненцев голод, хворобу, разные несчастья. У русских бог, видно, добрый, ишь какой толстый! И черные угли глаз такие зоркие, всё, поди, видят. И его, Ясовея, видят. А что если попросить этого снежного бога, чтобы он помог отцу получить землю? Тогда не придется ходить по дворам за кусочками, будет своя пища, свой дом, хорошо бы такой же, как у печорского богача Саулова...