Славянский сокол - [19]

– Мне говорил один из бояр, что послал верного человека. Это не я послал. Запомни. Кровь воеводы на ваших неверных боярах.

Герцог несколько раз то ли кашлянул, то ли каркнул. Это он изобразил смех.

– Пойдем, отец, – позвала Рогнельда чуть не со стоном. – Мне больно стоять. Твой внук у меня под сердцем волнуется и бьет ногами. Пойдем, отец…

Последний довод подействовал на Гуннара. Великий Один не дал ему сыновей и внуков. И вот ожидается первый. Которого он желает видеть наследником и продолжателем своего дела.

– Пойдем, Рогнельда… – В голосе даже непривычная нежность появилась.

Они двинулись вслед за сотником и глашатным, освещающими дорогу факелами. Полусотня данов, не долго сомневаясь, без команды двинулась им вслед, отставая шагов на сто и оставив на месте боярские дружины.

Двери Дворца Сокола были по-прежнему гостеприимно распахнутыми. Так показалось Гуннару. И ему пришлось оценить это гостеприимство сразу же, как только он ступил за порог. За широкими и тяжелыми дверными створками спряталось по два стражника. Едва Гуннар перешагнул критическую черту, недавно прочерченную по воздуху рукой Рогнельды, как створки с шумом захлопнулись. Герцог обернулся на скрип дверных петель, и тут же четыре копья вонзились в него, пробивая кольца кольчуги. Два дана, что сопровождали Гуннара, отскочили к стене, пытаясь выхватить мечи, но и их другие стражники тут же пригвоздили к деревянной обшивке.

С площади послышался шум. Сотник выглянул в окно. Стрельцы с галереи за секунды расстреляли опустивших щиты данов. Следующие стрелы достались боярским дружинам, которые, сообразив, что остались без предводителей, отходили в улицы, прикрываясь щитами. А еще через минуту боярские дружины хлынули назад. И с улиц на них шла атака. Подоспели дружинники, вызванные Дражко из усадьбы.

– На площадь! – скомандовал сотник стражникам. – В копья!

Стражники бежали к выходу, словно река остров, огибая своим течением Рогнельду. Она стояла на коленях перед отцом, бессильно раскинувшим руки, и шептала:

– Прости меня, отец… Мне пришлось выбирать между тобой и мужем… Прости меня, отец…

Кто-то второпях наступил на руку герцога. Тело убитого качнулось. Это заставило Рогнельду испуганно вздрогнуть и взяться за эту руку. Пульс на запястье не бился.

Она так и стояла, когда избиение боярской дружины закончилось. И простояла бы еще долго, если бы не спустилась сверху княгиня-мать, не обняла ее за плечи и не увела.

– Пойдем, пойдем, дочка…

– А отец?

– О нем позаботятся.

* * *

Дражко выслушал рассказ матери, не прерывая. Спросил, когда старая княгиня замолчала:

– К Годославу нарочного отправили?

– Сфирка, с разрешения княгини, тотчас, как весь этот ужас закончился, человека отрядил. Самой-то Рогнельдушке не до того было…

– Где она сейчас?

– Она плохо себя чувствует. Ребенок бьется наружу, волнуется… К ней позвали старух, напоили княгинюшку отварами. Сейчас должна уснуть.

Но княгиня, оказывается, не уснула. По скрипу двери и по повороту головы матери Дражко понял, что в комнату кто-то вошел. Сам он подняться не мог, и повернуть голову не мог, потому ждал, что пришедший сам заявит о себе.

– Как он? – раздался голос Рогнельды.

– О тебе, княгинюшка, спрашивает.

– Подойди… Я тебя не вижу, – сказал Дражко.

Рогнельда подошла. Глаза князя-воеводы и так видели плохо.

– Наклонись.

Она слегка наклонилась и положила руку ему на перевязанную грудь.

– Ты, Дражко, будешь жить долго.

Рогнельда, обычно белокожая, но с румяными щеками, сейчас была очень бледна.

– Я буду жить… И ты будешь жить… И Годослав будет… И твой сын будет… Ты вела себя хорошо… Так, как должна вести себя жена Годослава… Муж будет тобой гордиться, будет детям рассказывать о твоем подвиге. Если бы не твоя воистину… не женская воля, всем бы нам сейчас качаться на виселице, и здоровым, и раненым, – такая длинная фраза стоила Дражко потери сил. Он даже глаза в изнеможении закрыл.

Рогнельда помолчала с минуту. И сказала, обращаясь даже не к князю-воеводе, а, скорее, к себе, сказала тихо, внутренне чувствуя произносимые слова:

– Когда мой сын вырастет и спросит меня про деда, я расскажу ему, что именно он заманил герцога Гуннара в ловушку, где того ждала смерть. Он и его мать. И за это оба мы будем прокляты богами до дня Страшного суда, когда Хель[11] призовет нас к ответу.

Княгиня не плакала, не стонала, не показывала никому своих чувств, хотя чувства эти, должно быть, клокотали в ее душе. Внешне она выглядела все такой же невозмутимо-холодной. Но теперь Дражко, снова открыв глаза, видел, даже сам еле живой, что она очень сильная.

– Ты спасла княжество и мужа, – он чуть не добавил «и меня», но вовремя сдержался. – Иначе его обязательно убили бы.

– У меня не было выбора. Или отец, или муж… Я знаю. Я должна была расплачиваться за грехи своего отца. Я расплатилась. А мой сын будет расплачиваться за мои грехи. Это мучает меня. Он ведь еще не родился и не знает, какая страшная судьба его ждет. Его и всех моих детей…

– Судьбу не знает никто.

Рогнельда чуть замялась перед ответом, но все же сказала:

– Власко знает.

Дражко напрягся до боли. Вспомнилось, что говорил ему Власко о последнем дне княгини.