Славянский меч - [4]

Асбад не проявил любопытства, так как знал, о чем пишет император. Но молчание Хильбудия злило его.

— Когда ты возвращаешься?

— Завтра. Я спешу.

— Ответ получишь сегодня вечером.

Хильбудий взглянул на гонца, словно желая сказать: «Никуда ты не спешишь. Просто солома и воловьи шкуры не очень-то тебе по душе! Ты охотнее остановишься по ту сторону Гема[23], там, где можно отлично поразвлечься в безопасных местах; а вернувшись домой, будешь рассказывать во дворце, как намучился в стране варваров».

— Не обессудь, трибун, но такое жилье слишком убого для полководца. Прости меня, но оно скорее под стать варвару!

— Александр был великий полководец, а спал на голой земле. Империя послала меня, верного своего раба, вымести варваров с нашей земли, как сор, и для меня такое жилье даже роскошно. Я сожалею, что не могу встретить тебя дамасскими коврами и персидскими благовониями. Но знай, что, когда Хильбудий в лагере, он предпочитает запах лука и чеснока аромату восточных пряностей.

Таксиарх прикусил губу.

— Я понимаю, к дикой жизни можно привыкнуть. Но разве достоин упрека тот, кто, приезжая сюда из священного императорского дворца, не может сдержать удивления?

Оруженосец Хильбудия принес ужин. Асбад принялся за благоухающее жаркое, усердно запивая его вином, стоявшим перед ним в чаше.

Пока он ужинал, Хильбудий написал императору одну-единственную фразу: «Господин и повелитель, если я не паду в битве, ты получишь то, что желаешь».

Он свернул свиток, запечатал его крупным бронзовым булотирием, на котором был вырезан большой крест с копьем, и вручил письмо Асбаду.

Хильбудий ничего не сказал ему, и гонец был взбешен.

Но полководец оставил без внимания его сердитый взгляд. Он пожелал гостю доброй ночи и вышел, уступив свой шатер. Сам же отбросил попону в ближайшем шатре, лег и крепко заснул.

Когда полог за Хильбудием опустился, на лице Асбада заиграла презрительная усмешка.

— Глупец! Пусть Византия изумляется тебе, пусть император называет тебя столпом империи на севере, и все же ты глупец. Ты отличный солдат, это верно. Ну так и дерись, побеждай, а потом приезжай в ослепительный Константинополь, развлекайся, пей, потешь свою душу, а уж после снова забирайся в эту собачью конуру. А так… глупец! И жены нет рядом, и ни одной девицы во всем лагере не сыщешь. Глупец, ха-ха-ха!..

На другое утро Асбад поспешно уехал, увозя с собой лаконичный ответ.

Сразу после отъезда гонца Хильбудий приказал воинам наточить зазубрившиеся мечи, наполнить мешки зерном на три недели и взять с собой свинцовые чушки для пращей; стрелкам он приказал набить колчаны стрелами. Вечером он распорядился навести плавучий мост через Дунай, осмотреть и поправить доски, забить новые клинья в расшатавшиеся брусья и в полночь быть наготове.

Никто не удивлялся, не раздумывал. Все происходило так, словно из сердца Хильбудия кровь переливалась в руки воинов, словно одна и та же мысль билась в мозгу у всех. Солдаты не проявляли любопытства и не болтали попусту. Они видели высоко поднятую голову своего полководца, его могучую грудь под прочным доспехом, туго затянутый ремень — и каждый понимал, что их ожидает нелегкое дело.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После принесения жертвы Сварун велел отдыхать. Он распорядился заколоть откормленных волов и целое стадо овец, чтобы люди попраздновали на славу. Любиница привела из крепости веселых девушек, они прислуживали воинам, наливали им меду в роги и кубки, пели, плясали и веселились весь день.

В центре града на дубовой колоде сидел певец Радован. Его знали везде, он никогда не задерживался дома — странствовал от одного племени славян к другому, играл на лютне, пел песни о воинских подвигах, слагал были и небылицы и рассказывал разные забавные истории. Доходил он и до Балтийского моря, трижды зимовал в Константинополе, и сейчас путь его снова лежал в Византию. От купцов, что приехали к гуннам[24] за мехом и конями, он выведал, что царственный город этой зимой будет готовиться к большим празднествам. А в такие дни в него со всех концов стекались варвары. Это были бродяги, жаждавшие хлеба и зрелищ. Они славили богатых господ на улицах, вопили о них в цирке, создавали общественное мнение в кабаках и городских предместьях, хорошо понимая при этом, как нуждаются в них богатеи. Одним словом, жили они, как птицы, которым щедрая рука бросает зерна из высокого окна.

Итак, Радован сидел в центре крепости и ударял по веселым струнам. Одет он был в длинную рубаху и подпоясан белой веревкой. Никогда еще не отягощал певца меч, богатством его была лютня, она же была и его оружием. Он даже похвалялся, будто однажды византийцы схватили его, заподозрив в нем шпиона. Сам Управда прослышал о нем и велел привести его к себе.

— Пришел я к Управде с лютней, — рассказывал старик. — И скажу я вам, самому Перуну не уступит в красоте этот царь. Ослеплен я был, завертелось у меня в голове, словно пьяный взглянул я на солнце. И молвил царь:

— Для кого шпионишь? Откуда родом?

— Честен я, праведен и во Христа верую!

Отроки засмеялись.

— Во Христа верую, — сказал я и перекрестился.

— Племя какое твое, племя? — крикнул царь.