Славянский меч - [147]

— О Любинице я уже знал тогда, когда принес тебе письмо от Эпафродита.

Радован лгал — тогда он был убежден, что девушку сожрали волки.

— Знал?! И не сказал мне! — вскипел Радо.

— Осел! Я не такой дурак, как тот молодец, что позвал приятеля вечерком в гости, жареных рябчиков отведать, а рябчики-то еще в лесу на деревьях сидели, подстрелить ничего не удалось, вот и пришлось пареной репой угощать гостя. Я-то поумнее. Ведь Нумида нашел Любиницу посреди дороги, полуживую, и взял ее в свою повозку. Однако той ночью нагрянули беглецы, Нумида тоже убежал, а я пошел с письмом к тебе, Исток. Может, мне надо было сунуть Любиницу к себе в сумку, как тетерку? Да ведь девушек в сумках не носят! Осел ты, Радо! — Радован потянулся к чаше.

— Так это Нумида, — вздохнул Исток. — Я награжу его! Значит, он пожалел ее?

— Нумида — хороший человек, да и девушка не из таких, чтобы проходить мимо, раз она лежит посреди дороги.

— Все же ты мог бы мне об этом сказать. Почему ты молчал?

— Помолчи теперь ты, не то я замолчу! Я бы мог тебе сказать, конечно! А если б на Нумиду напали разбойники, убили его и отняли Любиницу? Что бы я сказал потом, а?

— Любиница у Эпафродита, у Ирины! О боги! — громко и радостно закричал Исток и опустился у костра на колени.

— За ней! — воскликнул Радо, вскакивая на ноги.

— На Фессалонику! — загудели воины, хватаясь за рукоятки мечей.

— Мир, братья! — сказал Исток, вставая.

— Значит, она в Фессалонике с Ириной у Эпафродита?

— Да, я ее туда отправил, в безопасное место. Дальше потрудитесь сами. Я свою клятву исполнил.

— А Ирина знает, кто она и откуда?

— Знают и она и Эпафродит, они там целуются и милуются, как две голубки!

— На Фессалонику! Созывайте совет! Надо решать немедля!

Запели рога, взволновались воины, хлынули на совет старейшины.

Первым поднялся на скалу старейшина Боян и громко, чтоб слова его услышали все, произнес:

— Старейшины, мужи, храбрые воины, братья! Рога призвали вас! Вы пришли, чтоб держать совет. Я спрашиваю, кто не чтит славного Сваруна?

— Слава Сваруну! Слава великому Сваруну!

— Я спрашиваю, кто отдал Моране в сражениях против Хильбудий больше сыновей, больше храбрых воинов, чем он?

— Никто! Девять сыновей его взяла у него Морана! Слава сынам Сваруна! Слава Сваруну!

— Я спрашиваю, чей сын победил вражду между славинами и антами? Кто породил героя, что ведет нас от победы к победе? Я спрашиваю, кто?

Мгновенье тишины сменилось бурей криков. Не щадя глоток, вопили мужчины, девушки поднимали вверх руки, орда топала ногами, звенело оружие, и все эти звуки разом летели к небу.

— Слава Истоку! Слава, слава, слава воеводе!

Боян движением руки успокоил толпу.

— Я спрашиваю, слышали ли вы о горе Сваруна, которое грызет его, словно змея, знаете ли вы, что у него похитили единственную, любимую и всеми нами, дочь?

Над толпой пронесся печальный, полный горечи вздох.

— Я спрашиваю, в чем наш долг, если мы знаем, где похищенная Любиница?

— За ней! К ней! — неистовствовало войско.

— Я спрашиваю, пойдем ли мы за ней, если она укрыта за прочными стенами в Фессалонике?

— На Фессалонику! Смерть Византии! С нами Перун!

Люди обезумели, воины размахивали мечами, шум заглушил рокот морских валов. Радо плакал от радости и, обнимая своих молодцов, повторял:

— На Фессалонику! На Фессалонику!

Молчали лишь два человека, два великих героя — Исток и Ярожир.

Шрам на лбу старого воина стал лиловым, губы побелели. Пристально глядел он на Истока, пытаясь прочесть его мысли, понять тяжкую заботу, написанную на его лице. Ярожир догадывался, что Исток ждет, пока утихнут страсти. Тогда он призовет всю свою мудрость и скажет войску, одурманенному победами, что оно разобьет себе голову и сломает шею у неприступной крепости.

Когда крики стихли и лишь издали эхо доносило гул орды, Исток поднялся на скалу, где стоял старейшина Боян.

— Братья славины, братья анты! — начал он издалека. — Радуется Перун, парки ликуют, видя рождение таких героев, боги пребывают с нами, ибо мы отомстили и за их поруганное имя, люто преследуя христиан. И вот теперь перед нами — Фессалоника!

Вдруг по толпе прошло движение. Все разом повернули головы на восток. В толпу бешеным галопом врезался на взмыленном коне человек. Из груди его с хрипом вылетали отрывистые слова:

— Войско идет… Византия… конница!

Насмерть загнанный гуннский конь ворвался в круг старейшин. Широко расставив ноги, он дрожал всем телом, а его хозяин, поднявшись в седле и хватая усталой грудью воздух, кричал:

— По Фессалоникской дороге на нас идет от Константинополя войско. Под началом магистра императорской гвардии Асбада!

Тут же он покачнулся, потерял равновесие и упал на руки воинов, подскочивших на помощь.

Люди замерли, молча устремив взоры на Истока.

Услыхав имя Асбада, Исток вздрогнул, словно его ужалила змея. Он знал, что магистр эквитум идет из Константинополя во всеоружии. Но страх быстро исчез. В сердце зазвучал глас судьбы, и он воспринял его как приказ.

«Не суждено тебе, Исток, вкушать сладость с ее губ, пока ты не завершишь начатое. Не упадет тебе на грудь цветок, пока ты не скажешь: мы отомстили, Ирина, и за твои муки!»