Славянский котел - [9]

— Вам не о чем беспокоиться; тут всё будет направлено к устройству хорошей жизни, не просто хорошей, а такой, которую я бы и сам хотел иметь. К сожалению, я не умею зажигать облака. Вы умеете, а я — нет, не умею. А если бы умел… О–о–о!.. Я бы знал, что у них за это взять. Я бы знал.

И Ной качал головой, выражая тем самым и сожаление от того, что он не умел «зажигать» облака. Впрочем, и Борис не знал, что это такое «зажигать» облака. А Ной по–своему расценил его молчание и задумчивость: отвернувшись в сторону, он как бы с досадой тихо проговорил:

— Ха! Он ещё недоволен. Мне бы его заботы.

В Белом доме вошли в лифт и поднялись на четвертый этаж. Тут их встретила Ганна. А Иван Иванович простился с Борисом. И как только он удалился, Ной Исаакович выдвинулся вперёд, предложил следовать за ним.

— Вы будете ходить за мной; и везде так, везде за мной, — и мы придём куда надо.

Прошли метров пять–шесть, и справа открылся небольшой, но красиво обставленный мягкой мебелью холл, где с одной стороны был вполне в русском стиле камин, а с другой, противоположной, во всю стену балкон; он был раскрыт, и Борис явственно услышал шум океана, увидел звёзды, сиявшие в вышине ночного неба. Невольно свернул на балкон, и тут рокот волн как бы навалился на него и потянул вниз, в бездну. Сердце в волнении забилось, и Простаков простёр к небу руки. Он как бы почувствовал себя на палубе корабля, услышал шум машин и плеск волн за кормой.

За спиной раздался голос Ноя:

— Вам хорошо? Я вижу, как будет вам хорошо жить у нас на острове. Вас сейчас Ганна проведёт в спальню, а завтра будет день и будет Арсений Петрович. Он ждёт вас и всё время говорил: когда уже это приедет мой любимый ученик? Вот теперь я ему скажу: ученик приехал и вы можете приниматься за работу, которую вы умеете делать, а никто другой её делать не умеет. Да, да. Я ему скажу, что вы приехали.

Ной Исаакович и ещё о чём–то говорил, но Борис его не слушал; ему хотелось поскорее остаться одному, осмотреться, обдумать своё новое положение. Но врач не уходил. Он потянул его за рукав и предложил сесть в кресло. Сам же сел напротив и некоторое время смотрел Борису в глаза. Заговорил так:

— Вы молодой, и с вами мне будет легко: у вас не болит сердце, голова, не поднимается давление. А если поднимется, мы его опустим.

Достал из кармана браслет, протянул его Борису.

— Это вам для измерения давления. Смотрите на стрелку. Ну, вот. Я вижу отсюда: сто двадцать на семьдесят. Такое было у Светланы Хоркиной, — ну, той пятнадцатилетней гимнастки, которая на Олимпиаде стала чемпионкой. Оставьте прибор у себя. Через день, два, может быть, реже, но я должен знать ваше давление. И всё про ваше сердце, и про сосуды, и про желудок, печень, селезёнки. Но главное — настроение. И сон, и еда, и отдых, и — настроение. Вы должны много смеяться, любить девочку и — работать, работать… Ловить свои ионы.

— Какие ионы?

— Я знаю!.. Это маленькие частицы, они зажигают облака. Я иногда бываю в лаборатории и там слышу, как ваши ребята говорят: ионы, ионы… Они их ловят, но, видимо, поймать не умеют. Они ждали вас, — они верят, что вы их поймаете, эти ионы, которые зажигают облака. Сейчас не зажигают, но Арсений Петрович, когда ему сунули под нос детектор лжи, сказал про какие–то структуры. И что создавать эти структуры умеете вы, только вы. Потому мы полетели в Россию и поймали вас. Но я разговорился и начал болтать лишнее. Вы человек порядочный и, я надеюсь, не станете меня выдавать. Мы здесь на острове всего боимся. Вам кажется, Иван Иванович мой друг и я его не боюсь? О–о–о! Это вам может только показаться. Да, мы ходим вместе, у нас одинаковые носы, глаза, мы даже одинаково немножко картавим. Мы, евреи, очень умные, а — картавим. Ленин тоже картавил. Вот Маркс не картавил. Эйнштейн говорил в нос, путал какие–то буквы, но — не картавил. А глупые люди говорят: картавость — дефект сознания. Но это неправда. Картавим оттого, что наш прадед Моисей, когда его турнули из Египта, немножко испугался и стал заикаться и картавить. Оттуда всё пошло. У вас Ленин, самый умный человек, у нас — Моисей. Есть и Спиноза, философ, и поэт Гейне. Все знают, какие они умные, но и они картавили. Английский премьер Дизраэли картавил, а кто скажет, что он дурак? Говорят, Черчилль, тоже премьер Англии, тайком брал уроки у логопеда. И что же тут плохого? Ну, брал и брал, а как правил Англией! Во время войны долго не открывал Второй фронт, зато сэкономил много денег и людей. Русских полегло двадцать миллионов, англичан всего ничего. Вот так надо править!

Ной откинулся на спинку кресла и говорил, говорил. Поток слов, изливавшийся изо рта, журчал как ручей, и, казалось, не будет у него конца. В начале беседы Борис хотел выяснить, какая роль поручена при нём врачу, но теперь раздумал и только ждал, когда Ной закончит и оставит его одного.

Но вот врач ушёл, и Борис почувствовал полную свободу, он смотрел на небо, и казалось, что звёзды над океаном были крупнее, чем обычно, сияли ярче, веселее, будто что–то говорили Борису на своём языке, и речь их была радостной, приветливой; и невысокие волны, праздно гулявшие под куполом неба, тоже говорили на своём языке, и их разговор был лёгким и весёлым.