Славянские боги и ритуалы - [85]

Выйду я на улицу, на Божий свет, посмотрю в чистое поле. В чистом поле есть 77 медных, светлых каленых печей, на 77 медных, на светлых каленых печах по 77 яги-баб, у тех у 77 яги-баб есть по 77 дочерей, у тех у 77 дочерей есть по 77 клук и по 77 метел. Помолюся и покорюся я, раб Божий (имя), этим яги-бабо-вым дочерям:

«Ой еси вы, яги-бабовы дочери! Присушите и прилучите (имя женское) к (имя мужское), метлами следы запашите, клуками заклучите, бейте, убивайте подпятную жилу, бейте, убивайте, подколенную жилу, бейте, убивайте, корекористый дуб, бейте, убивайте медны калены печи. Как горят пылко и жарко медные печи, так бы (имя женское) пеклась и калилась во всякое время, во всяк час, утра рано, вечера поздно. О середки дня, о полуночи, о утренней заре и на вечерней. На нову и на ветхе месяце, и на перекрое-месяце; не могла бы она, (имя женское), ни жить, ни быть, ни пить, ни исть, во сне не засыпала, в питии не запивала, в еде не заедала, с добрыми людьми во беседы не засиживала, все меня, (имя мужчины), на уме держала; и казался бы я, раб Божий (имя), светлее светлого месяца, краснее красного солнышка, любее отца, матери, толще и матерей всего миру крещеного. Ветры вете-роцки, буйны вихроцки, спущу я с вами свои слова, свою статию, на свою сторону, где ее найдете, тут ее возьмите – на широкой улице, во мшанной хоромине, во дверях, воротицках.

Как раб Божий (имя) любит рабу Божию (имя), так чтобы и раба Божия (имя) любила раба Божия (имя), не могла бы без него ни жить, ни пить и ни есть; и любила и почитала его лучше отца и матери, белого месяца и красного ясна солнышка, веки, повеки, отныне довеку. Аминь.

Как тело свое любит дева (имя), так полюбит душу и тело (имя): сойдутся мысли с мыслями, слово в слово, тело в тело до скончания века неразлучно сохранятся к рабу Божию (имя) приворачивают отныне и до века. Слова крепки и лепки; как камень алатырь, как ключ и замок на дне моря-океана в песке засыпаны, так словеса скрепись. Аминь.

Встану я, раб Божий (имя), благословясь, пойду, перекрестясь, на все четыре стороны поклонясь, выйду из избы дверями, из двора – воротами, погляжу на чистое поле, посмотрю зорко на восточную сторону. На восточной стороне стоят три разные печи: печь медная, печь железная, печь глиняная. Все эти печи разжигались и раскалялись от земли до неба, так бы горячо разжигало у рабы Божией (имя) ко мне, рабу Божию (имя), сердце и кровь горячу; чтобы не могло ей было ни жить, ни быть, ни есть, ни пить, ни стоять, ни лежать, а все бы меня, раба Божия, на уме держать. Что недоговорено и переговорено, прострелите мои словеса, пуще вострого меча и вострей звериного когтя!

Встану рано, не благословясь, пойду быстро, не перекрестясь, помчусь в чистое поле, аки вихрь. В чистом поле стоит ракитов куст, а в том кусту сидит толстущая баба, сатанина угодница, людская греховодница. Поклонюсь я той толстущей бабе, отступлюсь от отца, от матери, от роду, от племени. Поди ты, толстущая баба, разожги горячей огня у красной девицы (имя) сердце по мне, рабе Божием добре молодце (имя).

На море, на океане, на острове, на Буяне, лежит тоска, бьется тоска, убивается тоска, с берега в воду, из воды в полымя, из полымя выбегает Сатанина и громко кричит: «Павушка Раманея, беги поскорее, дуй (имя) в губы, в уши, в глаза, в белое тело, в алую кровь, в сердце ретивое, в печень и в легкое, чтобы она, (имя) тосковала и горевала всякую минуту, и днем и ночью, ела бы – не заела, пила – не запила, спала бы – не заспала, а все бы тосковала обо мне, добре молодце (имя); чтобы я был ей люб лучше всякого другого молодца, ближе родного отца, слаще родной матери, лучше роду-племени. Замыкаю свой заговор 77 крепкими замками, 77 гремучими цепями, бросаю ключи в океан-море, под бел-горюч камень алатырь. Кто мудренее меня взыщется, кто перетаскает песок со всего моря, тот отгонит тоску.

Встану я на луг, брошу что люблю, пусть уста касаются, а я на заре на утренней пойду на зеленый луг, пущу по ветру слова мудрые, пусть та девица (имя), обожжена будет ими жарче пламени, пусть они обожгут ее сердце доброе, ее уста сахарны, лишь к моим устам прикасаются, других же уст удаляются, глаза жгучие пусть глядят всегда на меня, дружка (имя), добра молодца, день и ночь они, улыбаючись. О пронзите же красной девице (имя) сердце доброе мои реченьки, как стрела огня молненосного, растопите ее мысли-думушки, чтобы все они были заняты только бы мной одним, добрым молодцем (имя). Я же буду ей верен до смерти, верен до смерти, до могилушки. Так же пусть и она (имя) будет мне верна. Я слова свои скреплю золотом, скреплю золотом, залью оловом, скую молотом, как кузнец-ловкач в кузне огненной, в кузне огненной, в сердце трепетном. Так неси же ветер словеса мои в ту сторонушку, где живет она, друг-зазнобушка (имя), и вернитесь вы, словеса мои, в сердце девицы (имя), что мила, люба, крепче солнышка, ярка месяца.

Встану я, (имя), рано на утренней заре, не благо-словясь, пойду быстро, не перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, на восточную сторону, в чистое поле; в том чистом поле гуляет буйный ветер. Подойду я поближе, поклонюсь пониже и скажу: «Гой-еси, буйный ветер, пособи и помоги мне (имя) закон получить от дома сего и взять кого я хочу, и у того бы человека (имя наговариваемого) ум и разум отступился и на все четыре стороны расшибся, а ко мне бы (имя) приступился и сердцем бы прилепился»