Славянская спарта - [19]

Только суровые обрывы Черной-Горы, изъ-за которыхъ поднималось солнце, оставались такими же мрачными и непривѣтливыми, погруженные еще съ головою въ тѣни ночи…

Пирамидальный утесъ, на которомъ всего только часъ тому назадъ такъ высоко торчала надъ нашими головами средневѣковая крѣпость Котора, кажется намъ теперь спрятаннымъ гдѣ-то глубоко на двѣ пропасти, и все ничтожество микроскопическихъ человѣческихъ твердыней передъ могучими твердынями природы дѣлается здѣсь до поразительности яснымъ. Чѣмъ выше поднимаемся мы, тѣмъ шире и великолѣпнѣе, тѣмъ глубже и дальше разстилается подъ нашими ногами невыразимая, невѣроятная красота этого райскаго уголка міра божьяго. Ясное голубое небо, ясное голубое море и ласкающая прохлада горнаго утра наполняютъ душу какимъ-то весеннимъ чувствомъ счастья и жизненной радости.

Не только Которскій заливъ со всѣми своими изгибами и бухтами, во и Крстольское поле, и другой берегъ моря у Будвы, и само море на огромное пространство — все разомъ видно намъ отсюда; крѣпость Горазду и крѣпость Вермачь мы видимъ теперь будто съ крыльевъ орла или изъ корзины воздушнаго шара, прямо въ темя, хоть сейчасъ планъ снимай. Бѣлые зигзаги шоссе, избороздившіе невѣроятную вручу, которую мы только-что одолѣли, тоже видны теперь подъ нашими ногами всѣ до послѣдняго, ясно какъ на чертежѣ.

На половинѣ горы насъ нагнала черногорская почта. Молодой почтальонъ, въ неизбѣжной черногорской «Капицѣ» съ особымъ металлическимъ знакомъ, везъ въ Цетинье какую-то машину, выписанную изъ Тріеста. Отъ скуки онъ очень мило наигрываетъ на дудочкѣ простодушныя черногорскія пѣсенки. Нашъ возница вступаетъ съ нимъ, конечно, въ оживленную бесѣду.

— Стой! — возница нашъ съ важнымъ видомъ останавливаетъ лошадей и слѣзаетъ съ козелъ. Останавливается слѣдующій за нами почтальонъ и тоже слѣзаетъ съ козелъ.

— Что такое?

Оказывается, мы уже проѣхали половину пути до Нѣгушей… тутъ обыкновенно даютъ маленькій роздыхъ лошадямъ отъ безконечнаго подъема въ гору.

Возница и черногорскій почтальонъ при этомъ случаѣ даютъ и себѣ маленькій роздыхъ, осуществляя его въ видѣ стаканчика живительной ракіи, за которымъ они заходятъ въ гостепріимный домъ дорожнаго смотрителя. Пятеро дѣтишекъ этого смотрителя, малъ-мала меньше, съ своей стороны, очевидно, тоже хотятъ воспользоваться счастливымъ случаемъ и окружаютъ коляску иностранныхъ туристовъ, далеко не частыхъ на этой дорогѣ, протягивая намъ крошечные пучки горныхъ цвѣтовъ. Въ этой странѣ безплодныхъ камней приходится, кажется, больше насыщаться поэзіею красивыхъ видовъ, чѣмъ прозаическимъ хлѣбомъ, и бѣдная дѣтвора имѣла поэтому вполнѣ законныя основанія обращаться въ кошельку праздношатающихся путниковъ.

Стали попадаться по дорогѣ худые, смуглые черногорцы, — все народъ рослый и сильный; ихъ руками проведены черезъ отвѣсныя неприступныя скалы всѣ эти покойныя шоссе, по которымъ мы катимъ теперь какъ по аллеямъ какого-нибудь Булонскаго-Лѣса. Они и теперь мостятъ и исправляютъ здѣсь дорогу, вооружившись ломами и кирками. Дорога эта проведена австрійцами съ чисто-стратегическими цѣлями. Строилась она года три и стоила очень дорого. Черногорцы съ своей стороны продолжили эту удобную дорогу черезъ горный хребетъ, еще больше австрійцевъ нуждаясь въ ней для своихъ торговыхъ сношеній съ Которомъ, Рагузою и Тріестомъ. Но князь безденежнаго княжества устроилъ это патріархальнымъ способомъ: онъ отпускалъ своимъ рабочимъ только кукурузу для ѣды, а за трудъ ихъ никакихъ денегъ не полагалось. Дорога нужна была для народа, поэтому она и должна была работаться собственными силами народа. Приказывалось коротко и ясно, изъ какого села сколько выслать рабочихъ на дорогу, — вотъ вамъ и вся государственная смѣта дорожныхъ сооруженій черногорскаго государства. Да откуда было бы и взять ему денегъ?

Божо, въ своемъ наивномъ невѣжествѣ и въ своемъ благоговѣніи передъ могуществомъ Австріи, увѣрялъ насъ, будто черногорскому князю на все деньги даетъ «наша Австрія».

— Оружіе, деньги, все имъ отъ императора австрійскаго присылается, — болталъ онъ. — Черногорцамъ же неоткуда взять! Горы у нихъ однѣ, камень. И противъ туровъ тоже имъ императоръ всегда помогаетъ: «наши» артиллеристы и разныя другія войска, переодѣтыя, изъ Бокки къ нимъ въ Черногорію отправлялись и вмѣстѣ дрались противъ туровъ. Даже у князя на дворцѣ знамя австрійское виситъ. Турки какъ увидѣли это знамя, сейчасъ же отступили…

— Отчего же черногорцы такъ не любятъ австрійцевъ, если тѣ помогаютъ имъ во всемъ? — иронически спросилъ я Божо.

Божо пожалъ въ недоумѣньи плечами и развелъ руками.

— Богами! — не знаю ужъ съ чего…

— Ну, а боснякамъ развѣ лучше стало при австрійцахъ? — продолжалъ я.

— Конечно, лучше, какое же сравненье!

— Почему же въ Босніи всѣ такъ недовольны и постоянно жалуются императору?

— Турки недовольны, а христіане довольны! — не совсѣмъ увѣренно старался меня разубѣдить Божо. — Императоръ австрійскій прекрасный человѣкъ; и онъ, и вся семья, очень любятъ Бокку. Покойный Рудольфъ даже не хотѣлъ короноваться австрійскою короною, а славянскою. Онъ былъ славянинъ душою: бокезцевъ, черногорцевъ, всѣхъ славянъ любилъ гораздо больше нѣмцевъ. Когда нѣмцы на берлинскомъ конгрессѣ хотѣли отдать Австріи Новый-Базаръ, Рудольфъ явился къ нимъ и объявилъ:- Не нужно! Никто кромѣ меня не будетъ владѣть Новымъ-Базаромъ! — Какъ же ты возьмешь его? Откуда наберешь войско? — спрашиваютъ его нѣмцы. — А онъ отвѣчаетъ:- Мнѣ ничего не нужно, только лошадь да саблю, всѣ славяне сами за мною пойдутъ!.. Вотъ онъ каковъ былъ, Рудольфъ. За это его нѣмцы и застрѣлили! — прибавилъ съ непоколебимымъ убѣжденіемъ Божо.