Славен город Полоцк - [115]

— Разве кто допустит нашу жалобу к царю? — спросил четвертый. — Вокруг него в три стены министры стоят, да попы, да помещики, и все-то ему брешут.

Последним поднимался Арсений. Он долго стоял на четвереньках, не имея сил выпрямиться. Два мужика взяли его под руки, помогли встать. И все ждали, что он скажет. Дважды он уже открыл им правду — пусть скажет в третий раз.

Шатаясь, держась одной рукой за товарища, Арсений достал откуда-то из-за подкладки зипуна сложенный вчетверо листок.

— Одну газету генерал нам читал, — произнес он тихо, — послушаем и другую. Называется «Мужыцкая Праӱда». Вчера на базаре нашел. — Оглянувшись, нет ли кого поблизости, он торопливо прочитал:

«Шесть лет уже минуло, как начали говорить о свободе мужицкой. Говорили, толковали и писали много, а ничего не сделали... Этот манифест, что царь с сенатом и господами для нас написали, такой дурной, что черт его знает, на что он подобен... Вместо того, чтобы отдать нашу землю, за которую уже деды и прадеды давно своей работой расплатились, царь заставляет нас чинш в казначейство вносить... Видно, обманул нас царь».

Читая, Арсений внимательно следил за лицами своих слушателей: верят или не верят написанному?

— А кто это писал? — спросил один из них.

— Некий «Ясько, гаспадар з-пад Вильни». — Шепотом Арсений добавил: — Говорили мне люди, будто и нет никакого Ясько, а называет себя этим именем Калиновский Константин, враг царя, заступник за мужика.

— Если враг царя, то и слушать его нечего, — решительно заявил один из наказанных. Остальные молчали.

Поймут ли они то, что уже понял Арсений, — что царь такой же враг мужика, как и помещик Ратиборов? Нелегко им поверить в это, невежественным, темным и забитым. Разве помещик позаботится об их просвещении, или уездный предводитель, или этот генерал-каратель? Ведь эти крестьяне даже не слышали о таких людях, как Чернышевский, декабристы, ведь не дошло до них ни одно слово Некрасова или Пушкина.

Сколько еще лет будет страдать мужик на Руси, думал Арсений. Некогда обещали ему попы тысячелетнее царство всеобщего блаженства. Но вот уже тысячу лет народ Руси стонет в рабстве. Придет ли конец этому темному царству? Сколько еще столетий ждать? Где та сила, которая освободит мужика из неволи?

— Куда вести тебя, не к Силантьеву ли? — спросили Арсения. Он встрепенулся. Нет-нет! Он давно увидел свое призвание, пришел час осуществить его, теперь никто уж не помешает.

— Веди хоть и к себе, — ответил он. — Отлежусь дня три, а там примусь... Школу открою, детей мужицких стану грамоте учить.

8

Месяцев через пять или немногим более того Иван Матвеевич, выбранный недавно уездным предводителем дворянства, получил «Циркуляр о народном образовании». В нем губернатор, ссылаясь на «высочайшее распоряжение», обращал внимание господ предводителей на то, что во многих волостях и деревнях действуют самочинные школы, открытые подозрительными лицами. Предписывалось все эти школы закрыть, а законными считать лишь школы при церквах. Буде же объявятся упорствующие в своем беззаконии учителя, тех высылать из деревень.

До Ивана Матвеевича уже дошли слухи о деятельности Арсения. Теперь нашелся повод, чтобы разделаться наконец с ним. Был разгар народного восстания против царизма под предводительством Калиновского. Не составит труда обвинить Арсения в тайном пособничестве повстанцам.

Лежа ночью в постели в своем новом городском доме, выстроенном рядом с мещанской слободой, Иван Матвеевич обдумывал план, как выманить Арсения в Витебск и там арестовать, дабы не возбуждать беспокойства местного мужичья.

Незаметно как-то стал думать о себе. Последний он отпрыск древнего рода Ратиборов, а до сих пор не женат. И если не будет сыновей, то не проклянут ли его предки за то, что дал угаснуть славному роду?

Далеко за полночь Иван Матвеевич забылся коротким сном, который оказался сплошным кошмаром. Сотни скелетов в истлевших, но каким-то чудом не рассыпавшихся парчовых одеждах обступили его, тыкали в него костяшками пальцев, чего-то гневно требуя. Но сколько ни силился Иван Матвеевич понять их язык, ничего не разобрал.

Объятый страхом, он проснулся и почувствовал на своем лице холодную костлявую кисть. Несколько других рук придавили к ложу его плечи и ноги.

Нет, не удалось Ивану Матвеевичу уйти от своей судьбы, которую предрекла ему однажды дворовая девчонка Малашка.

— Еще не кончился век твоего сословия, барин, — услышал Иван Матвеевич будто знакомый голос. — Но твой конец решился в тот самый час, когда погубил невинное дите... Получай за нее.

— 3а кривду твою получай! — раздался другой знакомый голос.

Ответить Иван Матвеевич ничего не мог. Крепкая ладонь, словно ремни тугого намордника, стиснула его рот. И не все ли равно, чьи это голоса: Арсения, второго сбежавшего кучера или того силантьевского рабочего, который шутливо звал его в артель.

Сквозь слезы, выжатые из его глаз ужасной рукой, Иван Матвеевич увидел что-то блестящее. Вот оно дрогнуло, ярко вспыхнуло, будто падающая звезда, осветило в одно мгновение всю долгую жизнь Ивана Матвеевича и, пронзив его ужасной болью, погасло... Ночью загорелся новый дом Ивана Матвеевича.