Славен город Полоцк - [112]

— Понял, — заторопился дворецкий и велел подобрать детское тельце.

А кучера не удалось задержать. Хоть бежал он к воротам не очень шибко, никто почему-то не сумел догнать его.

Вечером, как не раз в подобных случаях уже поступал Иван Матвеевич, он велел согнать в свою вотчинную молельню усталых после долгого трудового дня мужиков и баб и до утра заставил их отмаливать перед богом его грехи, без конца повторять сочиненную им на такой случай молитву:

«Господи, прости раба твоего, доброго, но вспыльчивого Ивана, сына Матвея, отпусти ему все его невольные прегрешения, пошли ему богатств неисчислимо, радостей много, счастья до веку, а нас, рабов твоего раба, крепостных мужиков, лютой казнью казни, если против него что недоброе задумаем. Аминь!»

Отец Герасим, которому не впервые приходилось служить подобную «службу» и которого Иван Матвеевич потом щедро одаривал, снова и снова перечитывал слова «молитвы», и все должны были повторять за ним. К концу моления несколько человек упало в обморок, а один молодой повар начал вдруг ругать отборными словами Ивана Матвеевича, отца Герасима и господа бога.

В ту ночь от Ивана Матвеевича сбежало еще два дворовых человека.

6

Напрасно беспокоился Иван Матвеевич. Если царь и любил кого-то из многомиллионного народа Руси, то именно его, потомственного помещика.

В последнее воскресение марта 1861 года во всех приходских церквах зачитывался манифест царя от 19-го февраля. Иван Матвеевич неделю назад уже присутствовал на подобном чтении для «высшей публики». Но он хотел еще раз испытать благостное чувство облегчения, которое несли для него напыщенно-торжественные слова самодержца всея Руси.

Стоя в трех шагах от отца Герасима, прикрыв глаза, чтобы никакие зрительные ощущения не отвлекали его, он впитывал в себя каждое слово, рожденное разумом царя. Отец Герасим читал медленно, часто запинался не столько по близорукости, сколько по малой практике в чтении, и Ивану Матвеевичу было приятно убедиться, что во многих случаях он довольно точно запомнил и мог бы подсказать содержание последующих фраз.

Детали реформы составили внушительную книгу, называвшуюся «Положения 19-го февраля», и все, в ней сказанное, было проникнуто заботой о том, как бы не обидеть Ивана Матвеевича.

Первые разделы отец Герасим читал с подъемом. В них говорилось, что крепостное право отменяется навсегда и помещики не могут больше продавать и наказывать своих крестьян, вмешиваться в их личную жизнь, запрещать им заниматься торговлей и промыслами, владеть разного рода имуществом... Постепенно голос отца Герасима становился все глуше и невыразительней — шли параграфы, которые незачем было зачитывать крестьянам. Именно эти параграфы доставляли радость Ивану Матвеевичу. Ибо земля, которой он владел, признавалась и впредь его собственностью. Ему, правда, предписывалось выделить крестьянам в надел незначительную часть земли, но многие из них пользовались доныне слишком большими наделами, и избыток Иван Матвеевич имел право отрезать в свою пользу. Он уже давно решил, разумеется, какие именно участки отнимет у крестьян, — заливные луга, недавно поднятые облоги, дороги на выгоны и водопои. Ибо если по «Положению» он обязан оставить крестьянам водопои, то о дорогах на водопои там ничего не сказано.

За свои наделы крестьяне должны будут отрабатывать у помещика сорок «конных» дней в году и тридцать «пеших» дней — Это не так уж плохо. Они совсем освобождались только от внесения дани грибами и ягодами. Что ж, за один грош любой деревенский мальчишка насобирает для Ивана Матвеевича достаточно того и другого. А вот за усадьбу, в которой мужик родился и вырос, он должен внести помещику немалый выкуп, иначе она не будет признана его собственностью. И Иван Матвеевич потихоньку потирал руки и мысленно благодарил того неизвестного сановника, который так удачно вставил в «Положение» этот мудрый параграф. За надел он также получит от крестьян выкуп, вернее — от казны (это, разумеется, надежнее), а уж казна будет взыскивать с крестьянина его долг на протяжении сорока девяти лет. «А хоть и тысячу, мне-то что!» — в мыслях произнес Иван Матвеевич. Кроме того, на протяжении двенадцати лет крестьяне еще остаются «временнообязанными» — не могут уходить от своего помещика.

— Почем же это десятина обойдется? — вдруг спросил кто-то из слушателей, воспользовавшись очередной запинкой отца Герасима. Поп вздрогнул, точно пробужденный ото сна, и едва не выронил книгу.

— Сказано же, — недовольно ответил он, перелистывая страницу назад. — Четверть стоимости надела плати сейчас, а там по шесть процентов в год.

— А рублей, рублей сколько это будет? — нетерпеливо выкрикнул тот же голос, а другой голос позади Ивана Матвеевича, очень знакомый голос, отозвался:

— 81 рубль за десятину. Цена же ей восемнадцать-двадцать рублей.

Иван Матвеевич оглянулся, увидел черную повязку на веснушчатом лице и пожалел, что теперь уж никаких прав не имеет преследовать своего бывшего кучера, даже заставить его замолчать не может. И, будто дразня его, Арсений заговорил:

— С кривдой отпускают мужика. Двенадцать лет от нынешнего дня служи помещику, как прежде. А свобода где?