Славен город Полоцк - [107]
— Это уж как хотите, — без тени почтительности ответил Арсений. — У вас кучеров довольно. У меня же душа к иному лежит.
— Да зачем мужику грамота?! И чему ты-то научить можешь? — все больше распаляя себя, кричал Иван Матвеевич. — Чему научишь? Как хозяйское добро воровать?
Это было напоминанием о той провинности Арсения, за которую он был некогда сечен и отдан в солдаты. Год выдался неурожайный, многие мужицкие семьи еще до первых морозов «пошли в кусочки» — просить подаяния. Повадились они и в имение Ивана Матвеевича. Сначала он велел гнать их палками, потом приказал спустить собак, а голодных с каждым днем приходило все больше, причем возвращались те самые — битые и кусаные. Что-то манило их сюда. Скоро Иван Матвеевич прослышал, что причиной тому был Арсений. Каждого голодного, кто проходил мимо амбара, он зазывал, сыпал ему в карман кандейку[29] господского зерна. И посудину ради этого случая выбрал, подлец, самую большую! Сколько мер ячменя и ржи он так роздал — один бог ведает! Еще и сейчас Ивана Матвеевича оторопь берет, когда случается вспомнить, что был, возможно, в трех шагах от разорения.
— Или, может быть, научишь, как против господина своего бунтовать? Бунтовать за то, что он велел обучить тебя читать и считать? — продолжал кричать Иван Матвеевич.
— То не обо мне вы беспокоились, барин, — спокойно возразил Арсений, — а о себе: понадобился в амбаре грамотный пес. За грамоту, что ж, спасибо. А псом не стал, верно.
И Арсений хлестнул лошадей. Они пошли вскачь. Обида продолжала терзать Ивана Матвеевича. Он подумал, что как только вернется домой, сразу же пошлет Арсения свинарем: не нравится на конюшие — иди в хлев.
Иван Матвеевич вспомнил, каким кротким показался ему Арсений, когда только возвратился с войны. Годы военной службы не прибавили ему, видно, ни здоровья, ни красоты, ни ума. Единственная бросавшаяся в глаза перемена в нем — черная повязка над левым глазом, черная круглая заплата на веснушчатом лице. Бывший кладовщик вошел, держа шапку в руке, с достоинством, правда, поклонился, спросил, что ему теперь делать. И тон у него был такой, словно только что выполнил предыдущий урок барина и явился получить следующее задание.
«Такой же ты, каким и был, — спросил тогда Иван Матвеевич, окидывая его недоверчивым взглядом, — господского добра не пожалеешь?» И спохватился, что не с этого, пожалуй, надо бы начинать разговор. Раз вернулся к нему Арсений, будучи бессрочно отпускным и имея право выбирать себе любое пристанище в империи, значит, сохранились в этой темной душе какие-то остатки любви к своему барину. В виде похвалы Арсению Иван Матвеевич спросил тогда:
— Много врагов набил?
— Что куропаток, — ответил тот, усмехаясь. — Но и они меня всего исклевали.
— Видно, видно... Как же ты, герой, Севастополя не удержал?
— Я бы мог еще держаться, кабы некие господа поперед меня не вылезли да руки вверх не подняли, — шуткой же отозвался Арсений, и можно было в его словах искать более общий смысл. Что еще непочтительное сказал он тогда? Иван Матвеевич напряг память и вспомнил: «Господам-то оно привычно отчинную землю продавать», — вот что произнес тогда Арсений. Именно эти слова решили его судьбу — Иван Матвеевич послал его служить на конюшне...
— Арсений, а что значит «отчинную землю продавать»? — крикнул Иван Матвеевич навстречу морозному ветру.
Арсений словно и не расслышал. Иван Матвеевич освободил ногу из-под полости и довольно ощутимо толкнул Арсения в спину. Тот обернулся, и Ивану Матвеевичу на миг почудилось невозможное: будто из-за черной заплаты на лице Арсения тоже сверкнул злой глаз.
— Отчинная земля, иначе родная, — пояснил Арсений. — Для помещика, к примеру, она вотчинная — что в наследство получил, что его собственное, это и дорого ему. Прокутил свое достояние — уже оно не дорого. Можно землю и французу продать, и немцу — за деньги или иные роскоши. Продал, а там ругай ее как знаешь, теперь она уже чужая... А для мужика земля святыня, она всей его жизни матерь.
Въехали в село. У корчмы Арсений натянул поводья.
— Не пора ли обогреться, барин? Да и коням отдохнуть пора.
— Сначала спрашивать нужно, а потом уж останавливать, — проворчал Иван Матвеевич, но из саней вылез — надо было размять ноги, да и перекусить не мешало.
— Где же, по-твоему, родная земля для мужика? — вернулся Иван Матвеевич к прерванному разговору.
— А для него она всюду, где русское слово слышно... Какую еще собственность, кроме имени и речи, имеет русский мужик? Потому и не корысти ради он на врага грудью идет. Сулился же Наполеон: «Вы-де, мужики, гоните своих господ, а землю от меня получите».
— Да, кое-где мужики постарались. Три имения в нашем уезде сожгли.
— Три!.. А сколько мужицких изб сгорело — считал кто?.. Нет, не признал мужик француза своим другом, рассудил по-иному: француз пришел непрошен, значит, гони его вон! А царь увидит мужицкое старание, да и вознаградит его волей... Кажется, дождался народушко, — неожиданно добавил Арсений.
— О какой воле ты говоришь? О чем болтаешь? Где слышал такое? — с тихой яростью произнес Иван Матвеевич. — Если ты, хам, посмеешь этими гнусными баснями людей морочить, тебя по закону в Сибирь упекут, в арестантские роты. Ты еще на цепи попляшешь...
«Свои» — повесть не простая для чтения. Тут и переплетение двух форм (дневников и исторических глав), и обилие исторических сведений, и множество персонажей. При этом сам сюжет можно назвать скучным: история страны накладывается на историю маленькой семьи. И все-таки произведение будет интересно любителям истории и вдумчивого чтения. Образ на обложке предложен автором.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
В новой книге известного режиссера Игоря Талалаевского три невероятные женщины "времен минувших" – Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик – переворачивают наши представления о границах дозволенного. Страсть и бунт взыскующего женского эго! Как духи спиритического сеанса три фурии восстают в дневниках и письмах, мемуарах современников, вовлекая нас в извечную борьбу Эроса и Танатоса. Среди героев романов – Ницше, Рильке, Фрейд, Бальмонт, Белый, Брюсов, Ходасевич, Маяковский, Шкловский, Арагон и множество других знаковых фигур XIX–XX веков, волею судеб попавших в сети их магического влияния.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.