Славен город Полоцк - [108]

Арсений опешил, отступил на шаг. Вспомнились многочисленные рассказы о помещиках, прячущих от народа царские грамоты, царскую правду.

— Нет уж, никуда от меня правды не упрячете, — твердо сказал он. — Не крепостной я вам более после моей честной службы царю, на то закон есть... А у нас весь народ испокон веков честно на врагов поднимался. Скопом татарское иго сбросили, скопом ляхов из Москвы гнали, скопом шведов и французов били. Давно наш мужик по всем законам свободу себе добыл. Нам ли теперь не растрясти вас, помещиков, если вздумаете от нас царскую волю прятать?

— Нет вам воли, негодяй! — вне себя от ярости крикнул Иван Матвеевич. — Не бывать этому!.. Стой возле лошадей, никуда не ходи!

— Нет уж, Иван Матвеевич, сами вашими конями управляйте, — насмешливо поклонился Арсений. — Приучаться пора: конец вашему сословию идет, царь крепостным волю дает... Не желаю я вам более служить. Доедете сами, недалече уже.

Арсений достал из саней узелок со снедью и зашагал прочь. На улице не нашлось никого, кто помог бы Ивану Матвеевичу задержать его.

Пришлось просить корчмаря найти возницу до Полоцка. Тот привел к нему парня. Сторговались за рубль. Вдруг парень вспомнил, что обратно ему придется идти пешком, и за это тоже потребовал рубль, да еще деньги наперед.

— Хорошо, будь ты неладен! — в сердцах проворчал Иван Матвеевич и протянул парню две рублевых монеты. — Собирайся только скорее.

Но парень чего-то медлил, разглядывал деньги. Наконец он поднял глаза на Ивана Матвеевича.

— Это который же рубль на «туда» и который на «обратно»? — спросил он в недоумении.

— Какой хочешь, чурбан!.. Пошли, пошли!..

Но парень продолжал стоять на месте. Лишь после того, как Иван Матвеевич ткнул пальцем в одну монету и сказал «туда», парень пошел за ним, на ходу пряча деньги в разные карманы. Вдруг он предъявил новое требование: денежек ему дано две, карманов же у него три, и пусть барин даст еще что-нибудь на третий карман. Иван Матвеевич с бранью швырнул ему алтын.

— Не бранись, барин, а то я еще за сором потребую, — пригрозил парень.

Он оказался удивительно болтливым. Как только тронулись, стал рассказывать, что от верных-де людей известно, будто идет сюда из Петербурга мужицкая воля и в какую деревню ни зайдет, там помещики сами собою помирают, а которые не соглашаются умирать, тех мужики вилами закалывают... Скоро уж и сюда доберется волюшка.

Несколько раз Иван Матвеевич приказывал ему замолчать, но тот неизменно снова принимался за свое и наконец спросил напрямик, готов ли барин к встрече с волей. Ивану Матвеевичу стало жутко со своим кучером.

— Я не помещик, — сказал он, хотя у парня был очень миролюбивый и простецкий вид. — Я чиновник, еду из губернии.

— А-а, — обрадовался парень. — А я думал, помещик...

И он начал новую серию рассказов — о том, что наступит-де такой день, когда повелено будет всех старых чиновников половить, на куски порубить и волкам скормить, а новых чиновников из мужиков поставят.

Чем ближе к дому, тем гуще накипала злость в душе Ивана Матвеевича.

Среди кучки дворовых, встречавших его у ворот, он увидел Малашку. Девочка весело хлопала в ладоши и пританцовывала. Иван Матвеевич и не догадывался, что девочка ждала возвращения Арсения и заранее радовалась этому. Он решил, что восторг Малашки вызван звоном бубенцов, которые он приобрел в Витебске и велел подвесить к дугам. Но вот кучер сбросил свой тулуп, и едва Малашка увидела, что это не Арсений, ее торжество сразу угасло. Настороженным, недоверчивым взглядом она следила за неторопливо вылезавшим из саней Иваном Матвеевичем, затем, словно против воли, подбежала к нему, когда он стоял к ней спиной, крикнула:

— Где вы оставили моего Арсения?

И сразу же отскочила на несколько шагов.

— Арсений — мерзавец, — медленно процедил сквозь зубы Иван Матвеевич. — Я разыщу его и сошлю на каторгу.

— Вы себя лучше пошлите на каторгу, — крикнула девочка, к великому ужасу дворовых. — Скоро придет время, когда все помещики пропадут, тогда всем людям будет хорошо, и никто не станет кричать на них и топать ногами.

Вот и она призывает ненавистное Ивану Матвеевичу, страшившее его будущее. «Будет время, сгинут помещики!» Она как бы сама была вестником этого будущего, вестником несчастья. В старину казнили гонцов, привозивших дурные вести.

Иван Матвеевич прыгнул к Малашке, схватил ее за ухо, рванул его, и кровь потекла по щеке девочки.

— Кто тебе говорил это, скажи?

Она поняла, что раз барин гневается, значит, нельзя называть птичницу, от которой она слышала радостную весть.

— Я сама так знаю, я сама, — сквозь плач говорила она.

Да, она верила в лучшее будущее для себя и для всех таких, как она. А Ивану Матвеевичу не на что больше надеяться. Его лучшие дни отошли в прошлое, а девчонка эта была из будущего. И на лицах дворовых, с тревогой следивших за ним, Иван Матвеевич читал сочувствие девочке и ненависть к себе. Потому-то он хлестал и хлестал Малашку по щекам.

Кто-то схватил его за руку. Малашка убежала. Перед Иваном Матвеевичем стоял его возница.

— А говорил — чиновник, а говорил — из губернии, — произнес парень. — За обман с тебя еще рубль, барин.