Славен город Полоцк - [102]
Евдокия оставила стадо на попечение подпаска и торопливо пошла вверх по ручью к его истоку. Это был родник — огромная лунка, полная прозрачной, постоянно льющейся воды. Присмотревшись, можно было заметить бьющие со дна струйки, которые рассеивались в толще воды, не достигнув поверхности. Волшебная сила гнала их днем и ночью из недр земли, и эта чудесная вода бесшумно переливалась через края, давая начало безымянной речушке. Вода в роднике всегда холодная, солнце в летнюю пору не глядится в ее зеркало, и ни ряска, ни лягушечник, ни кувшинка не украшают его бережков.
Зато с веток старой ивы, склонившейся над родником, в эту воду глядится русалка, когда, нарезвившись, в теплый вечер выбирается на дерево сушить свои волосы. Русалка была давним другом всей молодежи близлежащих селений. Многим юношам случалось видеть то ее руку в чешуе, то голую спину, то шею, то лицо, когда, увлекшись расчесыванием волос, она забывала об осторожности. Лишь рыбьего хвоста никто еще не видел. Девушкам, приходившим к роднику, она, оставаясь невидимой, нашептывала слова утешения и полезные советы. Надо было только расположить ее к себе — спеть какую-нибудь короткую песенку либо одарить чем-нибудь. Потому-то черный крест, в незапамятные времена невесть кем поставленный тут среди ивняка, был постоянно разукрашен лентами, деревянными игрушками, венками полевых цветов.
Поклониться русалке шли всегда группами. Но Евдокия отважилась идти одна — слишком необычной была ее просьба и высказать ее в присутствии даже близкой подруги она бы не решилась.
Она прицепила к ивовой ветке голубой лоскуток с укрепленными на нем пятью осколками ярко-красного стекла, которые хранила уже несколько лет, опустилась на колени, песенно заговорила:
— Русалочка, русалонька, русая головонька! Имени твоего не знаю, по отчеству не называю. Мир тебе в этой воде, мир тебе в этом леску, мир тебе в нашем дому! Пришла я к тебе, сестрица моя старшая, за разумным словом, за добрым делом. Призови к себе господина Ратиборова, приворожи его. Он красивый, он богатый, он молодой, привяжи его к себе и не отпускай, на дно воды уведи его...
Что-то у ног девушки дрогнуло, вода заколыхалась, покрылась рябью, а когда снова успокоилась, со дна родника на Евдокию глянула русалка.
Господи, что за лицо у нее! Щетинистое, темное, усатое... Не то человечье, не то звериное. Да и будто не со дна глядит оно, скорее с поверхности — очень знакомое лицо. Евдокия вскочила, обернулась.
Из-за куста орешника позади нее выглядывал солдат Демьян.
— Что русалку обманываешь? — пошутил он без улыбки. — Старого смердюка ей за доброго молодца сватаешь.
Демьян лег, припал к воде, с жадностью попил. Потом сел, пригласил Евдокию сесть рядом.
Солдат был ныне не тем, каким запомнила его Евдокия: лицом осунулся, в глазах усталость и ожесточение, одеяние на нем мятое, ремней и побрякушек нет.
— А что Гришка наш — жив? Не дюже его тогда мой офицер помял?.. Мой бывший офицер, — поправился Демьян.
— Разве у вас теперь другой офицер?
— Я другой, — пояснил Демьян. — Не солдат я более, а вольный русский человек. Утек я после того дня: офицера за мальца наказал, да и пошел в бега. Теперь уж не попадайся — пропадешь!.. Значит, надоел тебе пан?
— Ох и обрид, проклятущий! Бог не помогает, так я русалку просила избавить нас от пана.
— И она не поможет. А поможет нож, да верный друг, да темная ночь... Но и это ненадолго — найдутся у пана Ратиборова молодые ратиборята... Старой рубахи отца не принесешь ли?
Пыля босыми ногами, Софрон и Гришка понуро брели домой. Оба были измождены, как всегда в этот час.
По утрам Гришка поднимался с трудом, но все же, когда шли на работу, он был более бодрым. То забежит вперед, то отбросит ногой камень с дороги, то передразнит каркающую ворону и погрозит ей кулаком. На обратном же пути он всегда был молчалив, и с каждым днем эта молчаливость все больше пугала Софрона: мальчик угасал. Пропадал интерес к окружающему, все реже приходила охота поиграть, пошутить. Все бледнее становилось лицо, все глубже западали глаза. Все гуще была тоска, глядевшая из их глубины.
И не видел Софрон средства спасти сына от неминуемой гибели.
Вдруг мальчик высвободил свою руку из руки отца, остановился среди дороги.
— Давай не пойдем завтра на работу и никогда больше не пойдем, — произнес он шепотом. — Давай убежим отсюда.
— Некуда нам бежать, сынок! Куда ни придешь, везде есть помещики, а с ними и неволя. И жаловаться некому... Ну, идем быстрее!
— А может, есть такие места, что без помещиков, только мы про них не знаем?
— Не знаю, Гришка, не знаю...
К их удивлению, в очаге горел огонь. При свете лучины Евдокия жарила на сковороде картошку, которую полагалось есть только по воскресеньям. Это было какое-то счастливое предзнаменование, и Софрон долго не хотел спрашивать, что случилось.
Он молча опустился на скамью лицом к очагу. Рядом, прильнув к нему, устроился Гришка. Оба любовались игрой огня, с удовольствием слушали треск сучьев, шипение сала на сковороде.
Вот так, бывало, сам Софрон в далеком детстве сидел рядом с отцом перед пылающим очагом.
