Слава - [8]

Стало ясно, что надо головой зарабатывать. Пошел на кафедру испытания сооружений, у нас же в ЛИСИ, по совместительству лаборантом. Во-первых, очень много действительно интересных вещей узнал, пока там работал. Во-вторых, 45 рублей заработок, а стипендия 32. После каждой степухи – это стало традицией – мы ходили на Витебский вокзал и на червонец там обедали. Это был бокал вина, свиная отбивная на ребрышке, какой-то салат и что-то еще. Это мы так самоутверждались.

Ну а дальше – больше. На третьем курсе мы уже в ресторан «Москва» ходили, на перекрестке Невского и Лиговки, где круглое метро. И я уже не помню, чего мы туда зачастили, но кончилось это некоторым таким даже неловким моментом. Папа приехал, я уже был на 5 курсе, мог себе позволить его встретить, ну и пообедать сводить. Мы заходим, садимся за столик, подходит официант: Слава, тебе как всегда? Батя на меня такими глазами посмотрел – его сын и по кабакам «как всегда».

У нас в ЛИСИ было очень много иностранцев, наверное, со всего света, в том числе много китайцев. Так вот, одному из китайцев, Туань Бохоа, мы написали диссертацию кандидатскую, которую он успешно защитил на отлично. Называлась эта диссертация «Опыт строительства ТЭЦ в Советском Союзе». Ну, посидели в публичке, Бохоа был счастлив, защитился. У них там вообще драконова земля была, не дай бог четверку получить – они отсылали обратно в Китай, там такие кары были. Бохоа, когда защитился, решил нам устроить праздничный обед, пригласил нас втроем. Мы пришли, у него стоят пиалушки китайские, из хорошего китайского фарфора, светятся, супница тоже фарфоровая. И он наливает нам в эти плошки такую светло-желтую жидкость под названием бульон, и там плавает в каждой по три вот таких вот черных мохнатых гусеницы. Я посмотрел и думаю, да пропади ты пропадом. Валерка, он был всеядный, он сожрал на раз всё. Милошка этих гусениц отодвинул, бульон сожрал. А Бохоа так удивился, говорит: тебе что, не понравилось? Ну, пришлось мне сослаться на здоровье. И выяснилось, что это какие-то трепанги, чуть ли не самые дорогие в Китае, которые стоят бешеных денег, и он на них истратился для того, чтобы выразить нам свое уважение за ту помощь, которую мы ему оказали.

Поэтому с китайцами у меня давнишняя научная дружба. У китайцев вообще такие суровые правила были, не дай бог. Пить нельзя, курить нельзя, плохо учиться нельзя, много есть нельзя, они за этим очень следили. И чуть что не так, собирали землячество – и все, за четверку могли выгнать к чертовой матери.

И вдруг появляется товарищ Ма. Пьяный, с девкой под мышкой, с сигаретой в зубах. Это была, конечно, бомба. Потом я у Бохоа спрашиваю, говорю: Бохоа, как же так, вам же этого всего нельзя, а он что? Он говорит: ты не понимаешь, товарищ Ма в свое время сражался в партизанской армии Мао, и он настолько закаленный коммунист, что ему вот это все не страшно, оно ему не вредит. Поэтому он это может себе позволить, а остальные нет, никогда.

С вьетнамцами и того хуже было. Во-первых, вьетнамцы, когда приезжали, это были ходячие скелеты, просто в прямом смысле этого слова. Им выдавали по 50 граммов нечищеного риса и какие-то лепешки неизвестного происхождения. А когда они стали питаться в студенческой столовой, то следили, чтобы не съедали больше, чем полпорции, потому что боялись, что привыкнут, вернутся во Вьетнам и будут голодать после такого.

Самая независимая и самая многочисленная народность в ЛИСИ – это были монголы. Землячество, только у нас, наверное, было человек 60–70. Вначале они устраивали себе игры в коридоре общежитском, игры заключались в том, кто допрыгнет до лампочки. И когда стоит стадо человек в 40 прыгает с интервалом в 1 минуту, причем, орет же при этом – это что-то. Учились они все плохо, как правило. Поэтому учились они долго. И когда мы поняли, что это не победить, мы придумали очень полезную вещь. Мы принесли две пары боксерских перчаток и канаты от ринга, натянули в коридоре, и научили товарищей монголов боксу. Это было такое умиротворение, они с таким энтузиазмом друг другу били морды, это был рай.

Кроме этого с нами учились немцы, венгры, румыны, болгары – это все были «наши».

Еще учились африканцы из Ганы, Сомали, еще откуда-то. Из Ганы были красивые ребята, у нас кореш появился на четвертом курсе – Самуэль Кенеди Мбро. Он был из Ганы, сын какого-то очень крупного чиновника в Аккре, толковый парнишка. Когда наступала весна и мы все загорали на крыше общаги – вылазили с этого мансардного этажа – так вот, когда Самуэль выходил в белых плавочках и ложился, то в домах через дорогу, где девки живут, окна не закрывались.

А мелкие из Сомали вредные были, ох и вредные. Мы построили, пока учились, собственными силами большущее общежитие на Фонтанке, громадное, девятиэтажное. И вот их поселили туда. Они там такие вещи устраивали, пока их не начали бить за любой серьезный проступок. Перевоспитали. А начало положил один американец, у нас учился. Каждую субботу вечером собирались с девушками – а как без этого, один из видов отдыха. И какой-то мелкий негр пригласил нашу девочку, она не согласилась, он ей дал по морде. Тут же подошел американец, начистил его морду со страшной силой. Дальше начались разборки: с одной стороны, негров бить нельзя, а с другой стороны, он же американец. Нашего бы выгнали сразу, а этого же не выгонишь. А он сказал: причем тут негр или не негр: он женщину ударил…