Слава Перуну! - [67]

– Так. Это – варяжский ответ… а третий чей будет?

– Мой, – коротко отозвался Ясмунд. – Ко мне мать приходила.

Великий князь молчал.

– Я никогда её во сне не видел, понимаешь? Помнить – помнил. А во сне… я тогда на могилу к ней ходил. Всё ждал – явится. И я скажу ей… что сказать не успел. Не являлась. Ни тогда, ни после. Семьдесят лет. Я даже на могиле её с тех пор не был.

Князь помолчал ещё несколько ударов сердца, потом встал и молча пошёл к дверям гридни.

Проводы Ясмунда состоялись на следующий же день.

В лесных городках вятичей тоже, говорят, бывало такое. Когда мужчина понимал, что слишком стар, чтоб сражаться. Он переодевался в чистое, прощался с остальными жителями городца – и старший сын на санях, летом ли, зимою, вывозил старика в лес и оставлял там – с санями. При Мечеславе ни разу этого не было, ни в Ижеславле, ни в Хотигоще – не так уж часто лесные воины доживали до таких лет. А вот сани в лесу он однажды видел. Пустые. Тогда ему и рассказали про старый обычай.

– А куда… куда он ушёл? – спросил отрок Мечша – дело было ещё до посвящения, – устав вертеть головою в поисках хоть каких-то следов пребывания старика.

– В Дедославль, верно, – пожал плечами бывший тогда с ним Истома. – К капищу.

– Это ж… это ж как далеко! – захлопал глазами Мечша. Знал бы он, как далеко занесут его воинские дороги – так далеко, что и расстояния между родным городцом и Дедославлем почти что и нет. – Он же… он же не дойти мог!

Истома задумался на время, а потом ответил:

– Знаешь, Мечша… иногда знать, что идёшь верной дорогой, важнее, чем знать, дойдёшь или не дойдёшь.

На самом деле, как сказал потом вождь Кромегость, этот обряд – ещё одно посвящение. Второе, после того, что проходят отроки, становясь мужами[30].

Ясмунд вышел на середину полного людьми двора. Там его ждали сани – новые, только что от мастера. Был одноглазый наставник великого князя в колпаке, в плаще поверх светло-серого, почти белого кожуха. В руках держал посох. Неторопливо поклонился на четыре стороны. Предслава на крыльце закрывала рот углом платка. Мечеслав Дружина чувствовал, что слёзы обжигают мёрзнущие щёки и застывают на лету.

Даже для него, хотя Ясмунда вятич знал – с весны, одноглазый старик успел стать частью его мира. Важной частью. А кем сын Ольга Вещего был для витязей из дружины князя Святослава?

Кем он был для самого великого князя?

За оглобли саней взялись сам великий князь и Икмор. Вуегаст оставался в Киеве.

Лицо весельчака Икмора было белым и застывшим. Будто из снега слеплено.

Ясмунд молча уселся на сани. Сын и воспитанник даже не обернулись на него, видимо, дождавшись, пока щедро наваленные в сани шкуры перестанут шуршать под устраивающимся стариком, стронулись с места. Под печальные песни сани двинулись вперёд. Скрипел снег.

Сани оставили за околицею Смоленска, там, где землю бугрили курганы.

Провожать ушедшего от людей было нельзя. Но Святослав с княгиней Предславой, Икмор, Мечеслав Дружина и едва ли не все дружинники князя вышли на смоленские стены. Глядеть. Как вдоль днепровского берега бредёт на закат по снегу маленькая фигурка.

– Куда ж он… – всхлипнула княгиня.

– На Руй-остров, ладушка… к матери его могиле, – тихо ответил жене великий князь. Потом повернулся к вятичу: – Мечеслав…

– Да, государь?

– Твой отец жив?

Мечеслав Дружина помолчал.

– Когда я уезжал, был жив.

Теперь надолго замолк Святослав.

– Первое, что я запомнил про своего отца, Игоря Сына Сокола, – неторопливо проговорил он, не отрывая глаз от уходящей на закат дороги, – это когда к нам приехали с вестью о его гибели… и ничего больше.

После этих слов князь Святослав повернулся и, обнимая за плечи всё ещё всхлипывающую Предславу, пошёл к спуску с заборола.

Мечеслав ещё смотрел вслед уже исчезнувшему вдали Ясмунду. Пытался представить все эти неисчислимые вёрсты – отсюда до устья Двины, потом, вдоль реки, вниз, к Варяжскому морю, землями сородичей матери, землями лютой корси. Дотуда добредёт, будет жив, наверное, к весне. И с корсинами – или как их там зовут – на Руй-остров уже морским путём. На насаде… или, опять же, на чём там они по морю ходят.

Туда, где в неприметной могилке спит ведунья Латыгорка.

За плащ осторожно подёргали.

Сын вождя Ижеслава глянул влево и чуть вниз, обнаружив вопросительно глядящего на него Войко.

– Чего тебе?

– Господин Мечеслав… а ведь до Руй-острова, наверно, страшно далеко?! Как воевода Ясмунд доберётся?

Глаза у Войко были тревожные.

Мечеслав Дружина снова поглядел на заснеженный простор. Положил руку на плечо отрока.

– Знаешь, Войко… порою не так важно знать, дойдёшь или не дойдёшь. Гораздо важнее, что идёшь – правильно.

Глава XII Мир стоит до рати…

Из Смоленска полюдье двинулось вскоре после расставания с дядькой Ясмундом. Шли уже по глубокому снегу. Как и предвиделось, короба возов сняли с дрог и переложили на дровни-полозья. От земли смолян повернули к другому кривичскому колену, дешнянам, жившим в истоках реки, чьи низовья довелось повидать Мечеславу Дружине.

Опять потянулись городки-становища, в которых государь Святослав не задерживался, будто торопясь уйти подальше от места, где был покинут наставником. В глазах вятича они были малоотличимы один от другого – разве что именами.