Слава на двоих - [33]

Жан Романэ сказал, что направляет письмо на имя министра сельского хозяйства СССР, в котором отмечает Анилина как хорошего, классного пятого, оставившего в побитом поле английского, американского, ирландского и итальянского крэков, что выступление Анилина для первого раза на ипподроме Лонгшамп исключительно, и это мнение разделяется спортсменами всех стран, кото­рые приняли участие в розыгрыше этого приза, что бла­годаря выступлению Анилина в скачке на приз Триум­фальной арки в 1965 году значение коневодства Советско­го Союза намного повысилось и открыло советским ло­шадям широкую дорогу на лучшие ипподромы мира.

— Я не себе, а Анилину хлопал, — нашелся Николай, когда товарищи добродушно подтрунивали над ним.

А потом все так же беззлобно посмеялись над фран­цузским тренером Данденом, который спросил:

— Мосье Насибов, я смотрел пьесу вашего писателя Ивана Тургенева «Месяц в деревне». Там один помещик говорит: «Ну и устроили ему прогулку на черных лоша­дях». Почему в России считается плохо ехать на черной лошади?

Николай объяснил, что предводителя дворянства на выборах «прокатили на вороных» — значит, положили в урну черных шаров — это «против».

— Когда все против, мы, русские, и говорим: «прока­тили на вороных». Данден рассмеялся:

— Значит, я знаю русский язык так же замечательно, как вы французский! Рассчитались!

— Квиты! — подал ему руку Николай.

Насибова поздравляли: французы искренне считали, что это большой успех. Да и не только французы. Если полгода назад западногерманский негоциант, приезжав­ший в конезавод «Восход», не рискнул заплатить двести тысяч, то сейчас многие высказывали желание сиюминут­но выложить за Анилина полмиллиона долларов. Амери­канская газета «Нью-Йорк тайме интернейшл» писала:

«Русская лошадь побила на несколько корпусов Тома Рольфа — американского трехлетка, победителя приза «Прикнесс». А вот что было оказано в английской газете «Дейли телеграф»: «Ни одна из наших лошадей, на кото­рых мы возлагали надежды — Онцидиум и Содерини, не сыграла никакой роли на финише... Русский Анилин был пятым, показав себя очень хорошо...»

Таково было мировое общественное мнение, но сам Анилин его, конечно, не разделял: первое место—это да, это он всегда чувствовал, а все остальные, пятое или второе безразлично,— это уж поражение. От Парижа у него осталось самое неприятное впечатление, и его не из­менили и два последующих визита.

Анилин оказался здесь через год проездом из Нью-Йорка в Берлин и дальше в Москву: пересаживался на другой самолет. И было все неладно, плохо.

Началось все еще в Америке: вдруг выяснилось, что в самолете не хватает места для Насибова и он должен до­гонять другим рейсом — и так-то тошно в самолете, а тут еще в одиночку.

В Париже достался самолет какой-то дырявый, со щелями, и в нем была такая дуроверть, что не мудрено было подхватить двухстороннюю пневмонию. Николай пытался своим телом заслонить Анилина от сквозняка, но куда там — Насибов хоть и не маленького роста, но тонкий, Анилин громадина по сравнению с ним. Потом добавок выяснилось, что погода нелетная, заставили вылезать под холодный дождь.

Когда дали наконец взлет — опять беда: лопнул пропеллер. Пока его меняли, пришлось стоять среди вонючих бензиновых баков.

Починили самолет — опять разверзлись небесные хляби, еще часа два дрогли. Уж на что не любит Анилин самолет, а и то облегченно вздохнул, когда оторвались от взлетной полосы в аэропорту Орли.

Через год судьба в третий раз занесла в этот, как все толкуют, красивейший город на земном шаре (а сами па­рижане всерьез уверяют, что это даже и «не город, а це­лый мир»).

В Кёльне погрузились в автофургон: в одном отсеке Анилин, во втором Насибов и его новый помощник Ку­лик. Доехали до франко-немецкой границы, выяснилось, что надо пробираться через Бельгию, делать большой крюк. Но для этого нужно предварительно заполучить визу, а значит, возвращаться в Кёльн — восемьдесят пять километров конец.

Немец-шофер посоветовал обратиться в консульство. Совет был дельный, но пока хлопотали визу для проезда по бельгийской территории, пока тряслись кружными до­рогами, Анилин захворал — насморк страшенный и тем­пература тридцать девять и пять десятых градуса. Нача­ли делать уколы пенициллина, всякие растирки, давать па­хучие и горькие лекарства.

В Париж приехали ночью. И опять дождище — мож­но подумать, что здесь небо дырявое. На улицах пустын­но и темно, даже окна жилых домов не светятся, наглухо закупоренные железными ставнями. Правда то хорошо, что легко тут время узнавать, часы висят везде, куда ни посмотри, — на ратушах, на храмах, станциях вокзалов и метро, на особых колоннах и столбах. Николай ездил раньше в Лонгшамп либо на электричке от вокзала Сен-Лазар, либо на пароходе от пристани у Тюильри, а шос­сейной дороги не знал. Шофер сначала храбрился, уве­ренно машину вел, но потом стал все чаще на тормоза нажимать, озираясь по сторонам. Наконец вовсе остано­вился на одной из окраинных улиц, даже мотор заглу­шил. Вылез из кабины, Николая позвал. Оба спрятались под большими, как лопухи, листьями пятнистых платано­вых деревьев. Шофер показывает руками и смеется. Ока­зывается, слева — кладбище, а справа, через дорогу ка­бачок под названием «Лучше здесь, чем напротив».