Сладострастный монах - [8]

«Ну что, — спросила у меня Моника, — теперь ты не жалеешь о том, что я оказалась у тебя в постели? Не сердишься, что разбудила тебя?» Я сказала в ответ, что нахожусь-де в долгу перед нею за то, что она открыла мне путь к истинному наслаждению, а она возразила в том смысле, что я вовсе не ее должница, ибо сполна заплатила за то, что она дала мне.

«Скажи, милая Сюзон, да смотри, не криви душой — ты раньше знала что-либо из того, чем мы сейчас занимались?» — спросила Моника. Я отвечала, что нет. «И ты прежде никогда не совала пальчик в свою п…ку?» — допытывалась она. Я призналась, что не понимаю смысла этого слова — «п…ка». «П…да — это то, где мы щекотали друг дружку, — объяснила Моника. — Разве не слыхала? Вижу, что в твоем возрасте я знала гораздо больше». «Я и не догадывалась, что на свете существуют такие наслаждения, — призналась я. — Знаешь, каков отец Жером, наш духовник. Не кто иной, как он, вечно предостерегает меня. Я дрожу, как осиновый лист, когда иду к нему исповедоваться. Всегда-то он хочет знать, не совершала ли я чего-либо нехорошего с подругами, и в наиболее резких выражениях воспрещает мне проделывать то же с самой собою. А я-то, вот глупая, верила ему. Теперь вижу, до чего я была глупа». Моника пожелала узнать, как он описывал те непристойные действия, на которые налагал запрет. «Не прикасаться перстом сама знаешь к чему, — пояснила я, — не стоять голой перед зеркалом. И еще много чего наподобие этого». Моника заявила, что он — не более чем старый развратник. «Погоди, послушай-ка, что бывает в исповедальной дальше, — сказала я ей. — Прежде я принимала его поступки за проявления дружеского участия, но теперь, после того, что узнала от тебя, я вижу все в новом свете». Моника вся обратилась в слух. «Он велит мне придвинуться ближе, чтобы лучше расслышать исповедь, — продолжала я, — и тогда он целует меня в уста. После он заглядывает мне за корсаж и, пока я говорю, шарит ладонью под лифом, щекоча пальцем сосок. Затем он вытаскивает одну грудь и начинает мять ее и при этом так возбуждается, что я не могу разобрать ни единого слова из того, что он мне говорит. Помнится, однажды он мне всю грудь запачкал какой-то теплой густой жидкостью. Я утерлась носовым платком, который после пришлось выбросить. Отец Жером сказал, что сие — пот с его ладоней. Ну, что на это скажешь, Моника?»

«Я тоже прошла с ним через это, — ответила Моника. — Старый козлина. Вот почему я теперь не хожу к нему исповедоваться. Могу рассказать тебе про него еще кое-что, но ты должна дать мне обещание никому о том не сказывать. Если дашь волю язычку, я пропала».

Сатурнен, я знаю, что нарушаю обещание, данное Монике, но я расскажу тебе то, что поведала мне она, ежели ты дашь торжественную клятву хранить молчание.

Без колебаний я перекрестил сердце — до того не терпелось услышать окончание истории, начало которой оказалось столь увлекательным.

То, что следует ниже, — это повесть сестры Моники, в изложении моей сестры Сюзон.

История сестры Моники, рассказанная Сюзон

— Мы, женщины, — так начала Моника свой рассказ, — не хозяйки своего сердца. Соблазняемые от рождения всяческими удовольствиями, мы не можем управлять собой. Но я не завидую тем, кто, совершая над собой усилие, следуют мудрым наставлениям. Они платят дорогую цену за свой аскетизм, а дар, который они получают за свою добродетель, существует лишь у них в воображении. Ложные учения, как правило, проповедуют престарелые женщины, уже не могущие дать удовлетворение мужчине. Да пусть их говорят, Сюзон, а ты не слушай. Если девушка молода, она не должна подчиняться никаким законам, кроме тех, что продиктованы сердцем. Следуй только его советам.

Ты, верно, подумала, что монастырь является наилучшим местом, где можно подавить чувственность в зародыше, однако именно в монастыре я узнала, что такое сладострастие.

Я была совсем юной девушкой, когда мать моя после смерти четвертого мужа удалилась в этот монастырь. И хотя я не сказала поперек ни слова, мне не улыбалась перспектива всю жизнь провести в обители, где нельзя видеться с мужчинами. Какое это лишение! Именно в ту пору я начала размышлять о том, в чем же заключается различие между мужчиной и женщиной. Что есть такого в мужчине, отчего у девушки при виде него сердце начинает биться сильнее? Разве у мужчин более приятная наружность? Отнюдь, ибо даже отец Жером, отталкивающий и безобразный, вызывал во мне определенные ощущения, когда я оставалась с ним наедине. Видно, было в них что-то, оказывающее такое воздействие, но что именно, я не знала и тщетно пыталась порвать оковы, которыми опутала меня моя невинность.

Когда я оставалась в комнате одна, я запирала дверь и направляла все помыслы на мужчин. Я скидывала с себя одежду и сладострастно изучала собственную наготу. Я бросала пламенные взгляды на каждую частичку своего тела, отраженного в зеркале. Чтобы потушить огонь, что бушевал во мне, я ложилась на кровать и широко разводила ноги, но это не помогало. В распаленном воображении представал образ мужчины, которого я привечала с распростертыми объятиями, ибо только он мог залить огонь, обжигавший мое нутро. Однако я не смела даже пальцем прикоснуться к п…де, несмотря на непереносимый зуд, из боязни нанести этим себе вред.