Сладкий привкус яда - [8]

Я увидел, как из темноты на меня надвинулось темное лицо Бадура. Отогревшийся, отдохнувший, он сверкал свинцовыми белками и скреб грязными ногтями по щекам, сдирая кожу, которая из-за солнечных ожогов слезала клочьями.

– Будете жить, сэр! – с поганеньким оптимизмом говорил он, прихлебывая подогретую ракшу. – Вы думаете, что Бадур бросил вас и ушел вниз?.. Ай, напрасно! Я за помощью пошел. Я понял, что вас спасать нужно…

Он коверкал английские слова, перекатывая их во рту вместе с жирной ракшой, и воровато поглядывал на возню у тамбура, где мои спасители отстегивали кошки и стаскивали ботинки.

– Что ж ты пуховик мой на карнизе не оставил, когда понял… – прошептал я.

Мое внимание уплывало вместе со взглядом, и портер, чтобы снова напомнить о себе, тихонько подергал за край моего спальника.

– Очень трудное было восхождение, – тихо шепнул он, склонившись надо мной. – Бадур сильно рисковал жизнью. Надо бы заплатить побольше. Я согласился с вами идти за пятьсот баксов, потому что думал, что погода будет хорошая. А если б знал, что начнется буран… Бадур здоровье на этой горе подорвал. Большая семья в Катманду, шестеро детей…

Силы стоило экономить, но ради такого случая я пустил в ход резервы. Высунув из спальника руку, я не без труда сложил непослушные обмороженные пальцы в кукиш и поднес его к лицу портера.

– Выкуси, а потом сбегай за своим рюкзаком, альпиноид, – прошептал я и снова отключился.

Глава 4 ПИСЬМОВОДИТЕЛЬ КНЯЗЯ

Мораль – самая тяжкая ноша из числа тех, которые мы взваливаем на себя добровольно. Когда я натыкался на грузный от тоски взгляд руководителя экспедиции Гарри Креспи, мораль обрушивалась мне на плечи мокрой лавиной.

Креспи относился к моим доводам, мягко говоря, с плохо скрытым скептицизмом. Мало того, он был уверен, что кислородное голодание и психологическая нагрузка серьезно повредили мой мозг. В то время как я сидел в раскладном кресле, укрытый пуховым спальником, и нервно стучал зубами, Креспи стоял по одну сторону от меня, а экспедиционный врач по другую, и оба с состраданием смотрели на меня.

– И где же эта обрезанная веревка? – мягко спросил руководитель, глядя мне в рот. Мой взгляд был ему неприятен, и, чтобы не отводить глаза, он как бы притворился косоглазым. Сосульки на его бороде напоминали хрустальные подвески на люстре, только не звенели, когда начальник дергал головой.

– Там осталась, – ответил я, кивая куда-то наверх. – У меня не было сил вырубить ее изо льда.

– Может быть, вам показалось? – спросил врач, заботливо поправляя спальник на моей груди. Это был даже не вопрос, а доброжелательное утверждение, нестрашный диагноз, вроде: ты дебил, приятель, но это заурядно – в мире очень много дебилов.

– Не надо, доктор. Не надо, – посоветовал я. – Я все прекрасно помню. Это была оранжевая, с голубой оплеткой семимиллиметровка.

– Да мы не о веревке, а о срезе, – поспешно пояснил Креспи и в доказательство своих слов поднял с пола конец репшнура. – Вот это, например, обрыв или обрез?

– Обрез, – ответил я уверенно, так как репшнур был мой. – Причем годичной давности. Поэтому он обтрепался и теперь похож на обрыв. Но там я видел совершенно свежий срез.

– Ну хорошо! – теряя терпение, произнес Креспи. – Я могу вызвать полицейский вертолет. А что будет, если полиция квалифицирует этот сигнал как ложный вызов? Мне придется оплатить перелет в оба конца.

– Я оплачу. Только не тяни с вызовом, Креспи.

Креспи и врач переглянулись. Руководитель нервничал. Он не хотел неприятных разговоров вокруг экспедиции, спонсором которой была известная итальянская фирма «Треккинг», производящая горное снаряжение. Экспедиция носила рекламный характер, и вызов полиции в базовый лагерь мог повредить делу.

– Ну, что же ты молчишь? – прервал я затянувшуюся паузу.

Руководитель, высохший от возраста и любви к горам, белизну коротких волос которого оттеняло загоревшее до черноты лицо, стащил зубами рукавицу, кивнул врачу и что-то неслышно сказал. Решение выходило из него мучительно медленно. Я понял, что он сказал «о'кей», но скорее пока только для себя.

– А о чем говорить? – сглаживая слабоволие Креспи, ответил врач. – Вы пока не убедили нас в необходимости полиции. Мы должны выслушать Бадура.

– Бадур до третьего лагеря не дошел. Потому ничего интересного он не скажет, – возразил я.

– Выздоравливай! – категорично потребовал Креспи и протянул мне руку, ставя точку на разговоре.

– Вам надо отоспаться. Я принесу хорошее успокоительное, – добавил врач таким тоном, с каким палач обещает жертве добросовестно намылить веревку.

Я проводил их взглядом и, как только услышал затихающий скрип шагов за палаткой, сразу же подсел к столу и включил «ноутбук» Родиона, который он всегда брал с собой в горы. Я вогнал в прорезь дискету и вызвал команду на загрузку программы. Обмороженные пальцы с трудом попадали на нужные клавиши, глаза совсем некстати стали слезиться. Я тер воспаленные веки кулаком и пялился на возникшие на экране портреты Столешко и Родиона анфас и в профиль. За этим занятием меня застала Татьяна. Я едва успел отключить экран.

– Здравствуй, – сказала она, скидывая с головы капюшон. От нее тянуло свежим морозом. В протекторах ботинок девушка принесла снег, и на полу, между входом и столом, осталось несколько белых следов, словно Прокина, как мышь, прибежала с мучного склада. – Ты позволишь мне сесть?