Сладкий папочка - [119]

Я попыталась представить Черчилля молодым человеком, который добивается женщины, пуская в ход все имеющиеся в его распоряжении средства.

– Тот еще, наверное, был спектакль.

– Я подкупал и уговаривал ее полюбить меня. Я надел ей на палец помолвочное кольцо в знак помолвки. – У Черчилля вырвался робкий смешок, вызвавший в моем сердце прилив теплого чувства к нему. – Дай мне только время, и я найду путь к сердцу человека.

– Мама действительно вас любила, или все ограничивалось только физической близостью? – спросила я, не желая, чтобы мои слова прозвучали обидно. Я просто хотела все знать.

И Черчилль не был бы Черчиллем, если б неправильно меня понял.

– Бывали моменты, когда мне казалось, что любила. Но как бы то ни было, того, что она испытывала, оказалось недостаточно.

– Что случилось дальше? Дело в Гейдже? Ей не хотелось сразу становиться матерью?

– Нет, дело не в этом. К мальчику она относилась вроде бы даже с симпатией. К тому же я ей пообещал взять для ребенка нянек и другую прислугу, пообещал любую помощь.

– Тогда что? Не понимаю почему... О! Мама встретила моего отца.

Я внезапно почувствовала симпатию к Черчиллю и одновременно гордость за отца, которого не знала и который смог увести мою маму у богатого и влиятельного мужчины, превосходившего его по возрасту.

– Именно, – сказал Черчилль, словно прочитав мои мысли. – Твой отец был всем, чем не был я, – молодой, красивый и, как сказала бы моя дочь Хейвен, ущемленный в гражданских правах.

– Мексиканец.

Черчилль кивнул:

– Твоего деда это в восторг не привело. В те времена на браки латиноамериканцев и белых смотрели косо.

– Удачно вы выразились, – сухо сказала я, догадываясь, что на самом деле маму попросту отлучили от семьи. – Зная свою мать, думаю, сценарий Ромео и Джульетты сделал для нее этот брак еще более привлекательным.

– Да, она любила романтику, – согласился Черчилль, чрезвычайно бережно пряча фотографию в бумажник. – И страстно любила твоего отца. Твой дед предупредил ее: если она сбежит с ним, пусть домой не возвращается. Так что она знала: семья ее никогда не простит.

– За то, что она влюбилась в бедного парня? – спросила я, вознегодовав.

– Это было несправедливо, – признал Черчилль. – Но такие уж были тогда времена.

– Никакие тяжелые времена не могут служить оправданием.

– В ту ночь, когда Диана отважилась бежать с твоим отцом, она заехала ко мне проститься. Пришла ко мне, чтобы вернуть кольцо, а твой отец ждал ее в машине. Кольцо я не взял. Сказал, чтобы она продала его и на вырученные деньги купила себе свадебный подарок. Я умолял ее в случае нужды непременно обращаться ко мне.

Можно себе представить, чего стоили Черчиллю, человеку такой непомерной гордости, эти слова.

– А когда погиб отец, – сказала я, – вы уже были женаты на Аве.

– Верно.

Я помолчала, вызывая в памяти события прошлых лет. Бедная мама, в одиночку боровшаяся за существование. Ни тебе родных, к которым можно было обратиться, никого, кто мог бы помочь. Но те странные исчезновения, после которых у нас в холодильнике появлялись продукты, а кредиторы переставали названивать с утра до ночи...

– Стало быть, она ездила к вам, – сказала я. – Хотя вы были женаты. Она встречалась с вами, и вы давали ей денег. Вы долгие годы помогали ей.

Черчиллю не нужно было ничего говорить. Я прочитала правду в его глазах.

Я распрямила плечи и заставила себя задать ему самый главный вопрос:

– Каррингтон – ваша дочь?

На обветренном лице Черчилля проступила краска, и он бросил на меня оскорбленный сердитый взгляд:

– Думаешь, я отказался бы от ответственности за своего собственного ребенка? Допустил бы, чтобы она росла на этой проклятой стоянке жилых фургонов? Нет, она не мой ребенок. У нас с Дианой не было таких отношений.

– Да ладно вам, Черчилль. Я же не идиотка в конце концов.

– Мы с твоей мамой никогда не спали. Думаешь, я мог так поступить с Авой?

– Простите, но я вам что-то не верю. К тому же она брала у вас деньги.

– Милая моя, мне плевать, веришь ты или нет, – не повышая тона, по-прежнему ровным голосом ответил Черчилль. – Не скажу, что я не испытывал такого искушения. Но физически я не изменял Аве. По крайней мере эту обязанность по отношению к ней я соблюдал. Хочешь провести генетическую экспертизу? Пожалуйста, я не против.

Это меня убедило.

– Ну хорошо, простите меня. Простите. Просто... мне тягостно думать о том, что мама все эти годы ездила к вам за деньгами. Она всегда так щепетильно относилась к подобным вещам, ни от кого не принимала подачек и все время твердила, что, когда я вырасту, мне нужно будет полагаться только на себя. Что ж, значит, она была большой лицемеркой.

– Это значит только то, что она мать, которая желала своему ребенку самого лучшего. Она старалась как могла. Я хотел сделать для нее больше, но она отказывалась. – Черчилль вздохнул. Вдруг стало видно, как он устал. – В тот последний год перед ее смертью я ее ни разу не видел.

– Она связалась с одним типом, и ей было ни до чего, – объяснила я. – Тип этот был самое настоящее дерьмо.

– Луис Сэдлек.

– Она вам рассказывала?

Черчилль покачал головой:

– Читал заметку в газете о несчастном случае.