Сладких снов - [86]

Гренс помахал им, насколько это было возможно в такой тесноте, и снова смешался с толпой. Теперь уже почти спокойный. А когда они приблизились, он присел на корточки, чтобы заглянуть в глаза более взрослые, чем это обычно бывает у семилетних девочек.

– Привет. Меня зовут Эверт, и я полицейский. Я друг Пита и хочу тебе помочь.

Она смотрела на него, слушала, но не реагировала. Бледная. Угасшая.

– Ну и поскольку я полицейский, то должен…

– Говори с ней по-английски. Она помнит всего несколько шведских слов.

Хоффман посмотрел на комиссара и снова повернулся к девочке:

– Right, Linnea? English?[14]

Та кивнула, хотя далеко не сразу и очень осторожно. И Гренс понял: вместе со шведским ушло еще кое-что. Прошлое – именно поэтому она и выглядела такой угасшей. Так ей тогда было нужно, чтобы выжить.

– Okey, Linnea. I’m police officer and I…[15]

У Гренса не без труда получилось объясниться с ней на неуклюжем школьном английском. И все-таки это было ничто в сравнении с тем, что ему предстояло пройти с ее родителями. Они все еще не знали о ее прибытии. Гренс боялся обнадежить их понапрасну, потому что до последнего момента не мог исключить ошибки. Того, что девочка, летевшая с Хоффманом в самолете, была не Линнеей, которая возвращалась домой, чтобы начать новую жизнь. Или продолжить старую.

Комиссар предложил пойти в обход, через пресс-службу, чтобы купить по мороженому. Девочка посмотрела на Хоффмана и согласилась не раньше, чем дождалась его кивка. Кроме мороженого, они взяли конфет и пару бутылок прохладительных напитков.

На пути в Стокгольм Гренс не упустил возможности понаблюдать в зеркале заднего вида за девочкой, которая как будто не заметила этого, занятая шелестящими обертками и разноцветными леденцами, кусочки которых липли к ее зубам.

Она все еще выглядела опустошенной. Совершенно равнодушное лицо – ни злобы, ни радости. Бледная кожа, темные круги под глазами, тонкие, сухие губы. Волосы короче, чем в ролике трехлетней давности, снятом камерой наблюдения в супермаркете. Гренс задался вопросом: кто ее стриг? Не сама же она обкромсала себя ножницами?

Пару раз он пытался завязать разговор ни о чем, но его инициатива не была поддержана. И Гренс понимал почему. Потому что эта девочка, которая умела радоваться жизни, когда несколько лет назад разглядывала свое отражение в тостере, трогала подсвечник со стеариновыми свечками в супермаркете и нажимала пальцами на упаковки с мягкими салфетками, должна была оставить в прошлом все – и язык, и надежды, и мысли – только ради того, чтобы выжить.

При этом она не переставала бросать испуганные взгляды на Хоффмана, ища подтверждения каждому своему действию. Доверие, которым девочка прониклась к человеку, вызволившему ее из ада на земле, было поистине трогательным. За поразительно короткий срок агенту шведской полиции удалось завоевать любовь маленького человека, почти уничтоженного за несколько лет общения с извращенцами.

На Центральном вокзале она сломалась. Именно там Хоффман в последний раз повторил то, что пытался донести до нее все время долгого перелета. Что в Швеции их встретит его друг, которого звут Эверт Гренс и которому он, Пит, вполне доверяет. А когда они прибудут в город под названием Стокгольм, Линнея вернется домой, к родителям, и их с Хоффманом пути разойдутся. Девочка бросилась ему на шею, прижалась к груди и плакала, пока не иссякли слезы. Потребовалось немало усилий, чтобы привести ее в чувство.

И в этом Гренс понимал ее, как никто другой. Он ведь и сам никому не доверял, просто потому, что это делало жизнь проще. Откуда же было взяться доверию в душе этой малышки, после всего того, через что она прошла?

Что же касалось расследования, Эверту Гренсу и без того уже было в чем оправдываться перед шефом, и объяснения на тему, почему он незаконно использовал частное лицо в качестве агента, нисколько не облегчили бы положения. Пит Хоффман также не был заинтересован в огласке, которая могла привлечь к нему нежелательное внимание как полицейских, так и представителей криминального мира, с новыми предложениями.

В машине, наедине с девочкой, на Гренса навалилась тоска, ноющая и беспросветная. И боль внутри живота, в той точке, где обычно собирается отчаяние. Комиссар повернулся к Линнее. Улыбнулся как мог тепло. Он видел ее тревогу, ее горе. На сиденье она совсем сникла и как будто сделалась еще меньше.

Что она пережила и как ей это удалось? Отдавала ли она себе отчет в том, что ее ждет?

Помнит ли Линнея свою семью? До сих пор Гренс не задавался этим вопросом. В четыре года ее оторвали от матери. Что успело осесть в душе ребенка к тому времени? Какие переживания, образы, воспоминания? Что из этого сохранилось? Через пару минут он остановит машину и позвонит в дверь. Кого увидит перед собой девочка, родных людей или незнакомцев?

Она разволновалась еще больше, когда он остановил машину на обочине дороги и вышел. Требовался предварительный звонок. Ее нельзя было привезти вот так, без предупреждения. Нужно дать родителям время, чтобы не напугать малышку слишком бурными излияниями чувств.

Они ответили не сразу. Сначала трубку взял кто-то из детей, кто именно, Гренс так и не понял. Комиссар попросил позвать папу или маму, и стихающие в отдалении легкие шаги сменились более тяжелыми и медленными, приближающимися. В субботу утром, как он и рассчитывал, вся семья была в сборе.