Сладкая женщина - [32]

Та же строптивая Ульяна Петровна сказала Ане с большим сочувствием:

— Аня, миленькая! Наше женское дело — перенести. Лишь бы на детей не отразилось. Лишь бы дети наши нас уважали.

У «малограмотной» Ульяны Петровны, которая всего лет на шесть-семь была постарше Ани, было трое взрослых детей. И двое уже с высшим образованием. Они-то, наверное, мать уважали. Аня подумала, какую она ошибку сделала: послушала Николая Егоровича, Юру от себя отпустила. Мог бы и при ней институт окончить, не обязательно военным быть. И больно стало при мысли, что Юра когда о ее беде узнает, то может и не посочувствовать.

Дома ей теперь одной сидеть перед телевизором было невыносимо. Вместе с цехом пошла в кино, посмотрела «Большую стирку». Посмеялась немножко, хоть и через силу.

— Ты бы, Аня, тряхнула стариной, сводила бы нас в театр.

«И то, чем одной-то сидеть…» Аня отстояла у кассы часа три и купила всем билеты на «Дети Ванюшина».

— На них только с нагрузкой можно достать, а я для вас сделала. Постановка исключительная! — говорила она.

Но самой ей «Детей Ванюшина» посмотреть не пришлось. Вечером накануне спектакля ей принесли телеграмму: умерла мать.

Аня так закричала, что услышали в соседних квартирах. Сбежались люди, большинство которых она и не знала толком, ввели ее в комнату, посадили на диван. Предлагали чем-нибудь помочь. Но что они могли для нее сделать?

Опомнившись наконец, Аня побежала к телефону-автомату. Дрожащими пальцами кое-как набрала номер.

— Девушка, можете вы мне Колю позвать? То есть Николая Егоровича…

«Девушка» ответила тряским, старушечьим голосом:

— Извините, а кто его просит?

«Это теща его новая! — похолодев, подумала Аня. — Интеллигентная! Неужели не позовет?..»

— С работы это, по делу… Очень попрошу!.. Николай Егорович подошел. Услышав его голос, Аня чуть не зарыдала.

— Коля, горе у меня!.. Мама умерла. Может быть, ты пришел бы, Коля?..

— Зачем же? — тихо спросил Николай Егорович. Аня чуть не рухнула в автоматной будке.

— Как это зачем? Я ведь одна… Юра сейчас еще в летних лагерях, его не отпустят.

Николай Егорович долго молчал. В трубке что-то шуршало. Потом он спросил:

— Наверное, деньги тебе нужны? Слезы хлынули в черную трубку.

— Да какие деньги, Коля!.. Приди хоть на полчаса. Ведь надо же как-то посоветоваться. Я тебя как человека прошу!..

— Ладно, — сказал Николай Егорович.

Он приехал минут через сорок. На нем был очень приличный финский плащ и красивое кашне. И все в Ане заклокотало от обиды: он нарочно вырядился, чтобы над ней посмеяться. И вместо того, чтобы советоваться, «как с человеком» и чтобы просить о помощи, Аня опять начала «выяснять отношения».

Если бы не лежащая на столе телеграмма, Николай Егорович мог бы подумать, что она выдумала причину, чтобы его сюда заманить. Он молча и хмуро слушал, что она говорила.

— Некультурная ты женщина, — сказал он тихо. — Все ведь от этого.

Тогда Аня закричала:

— Я уж знаю, что ты теперь культурную себе нашел! Поздравляю тебя, Коленька! Только если бы она была культурная…

Николай Егорович встал. Лицо его сморщилось и побледнело.

— Что тебе надо? Меня от одного твоего вида мутит… Мать вон у тебя скончалась, а ты ругаешься и губы намазала. Зачем ты меня позвала?..

Это уже было несправедливо: она губы намазала еще до того, как принесли телеграмму. А что же, спрашивается, ей теперь и делать, как не мазать, раз он ее бросил? Ей не сто лет, чтобы она чумичкой сидела. И будет краситься, и одеваться будет!..

— Вот тебе деньги, — сказал Николай Егорович и положил на стол пятьдесят рублей. — Я хотел Юре отправить. Попозже пошлю.

Аня нашла в себе силы сказать:

— Вещи свои забери.

— Да мне они теперь не нужны, — сказал Николай Егорович.

Он вышел, тихо прикрыв дверь. До Ани донеслось шипение лифта. Она сидела и думала, что Юра давно ей не писал, а с отчимом, наверное, переписывается регулярно. Сумел парня полностью на свою сторону переманить.

— Не хочу жить!.. — вслух сказала Аня. — Не хочу!..

Но жить было как-то нужно. Хотя бы для того, чтобы похоронить как следует мать, распорядиться ее домом. Аня оделась, снова вышла на улицу и пошла к почте — дать Юре телеграмму, что умерла бабушка.

«Только на похороны его и вызываем, — подумала она. — А я вот умру, так чужие люди его вызывать будут…»

От мыслей этих стало страшно. Это только сказать легко: не хочу жить! А каково лежать-то?.. Сколько вон на кладбище покинутых могил, провалились, и песком венок засыпан. А когда Аня подумала, что столько она для людей старалась, так хотела быть хорошей и за все за это ей не будет никакого внимания, то у нее слезы опять полились из глаз, и она испортила три бланка, прежде чем смогла нацарапать телеграмму.

На другой день она уже опять была в деревне. В это лето уже в третий раз.

Клавдея, соседка, рассказывала, что мать нашли вечерком возле рощи. Сидит у куста, а рядом стоят ягоды.

— Ох? и тяжела! Насилу на телегу подняли.

Аня отдала Клавдее рубль, который та потратила на телеграмму, и, полная страха, отворила дверь в дом.

— Мама!.. — сказала она тихо. — Что же ты сделала? Зачем ты меня оставила?.. Одна я, мама!..

Кто же мог знать, что всего неделя пройдет и Аня встретит Тихона?