Сладкая женщина - [31]

— Я скоро двадцать лет работаю… Вы можете у нас в организации справиться. Я…

Она слишком много этих «я» произнесла. Заплачь она сейчас в три ручья и скажи: «Так я его, подлеца, люблю…», наверное, она без сочувствия не осталась бы. Но она все твердила про свои нагрузки, про то, что с ней все на производстве считаются.

— Николай Егорович у нас тоже пользуется большим уважением, — сказала секретарь партбюро.

— Интересно! Какое же может быть уважение? Вы бы лучше на ту женщину повлияли. Разве можно так подло поступать? Я вот хочу в «Работницу» письмо послать…

Секретарь партбюро посоветовала лучше не посылать. Обещала поговорить с Николаем Егоровичем, но по тону Аня поняла, что разговор этот будет так, для отвода глаз. И тут уж она не стала сдерживаться и заплакала. Секретарь налила ей водички, но Аня к стакану не притронулась. И подумала: та баба, что увела Николая Егоровича, работает, конечно, на их же производстве. Может быть, она член партии, потому секретарь ее и выгораживает. Господи, сколько она сама, когда председателем цехового комитета была, всяких семейных ссор уладила, а тут ее и слушать не хотят!.. Да что же она, не в Советской стране, что ли, живет?

В «Работницу» Аня все-таки написала, как сумела. Ей по поручению редакции ответила та самая пожилая поэтесса, которая прошедшей зимой выступала со стихами в женском общежитии и которую Аня запомнила по черному джерси. Поэтесса посоветовала ей быть мужественной и не усугублять своего горя ненужной, оскорбительной для женщины суетней.

— «Ненужной»!.. — горько сказала Аня, дочитав письмо. — Понимала бы что в жизни! Самой небось сто лет, вот и…

…Аня похудела и пожелтела. Что-то колотилось и болело у нее в левом боку. Как-то ночью она поднялась с постели и упала. И так ей это состояние было непривычно и страшно, что она перепугалась, взяла неделю отпуска и опять поехала к матери в деревню.

Приехала Аня к ягодной поре. Еще держалась в чаще черника, закраснела брусника. Они с матерью уходили на целый день в лес и там все время перемывали одно и то же: какую подлость совершил Николай Егорович и какой найти способ его вернуть. Ничего не придумав, стали решать, как Ане прожить без него.

Август стоял зеленый, благодатный, цвел розовый вереск, еще пели птицы — ничего они не замечали.

— Найди себе, — говорила мать. — Не такие находят. — А привыкать-то как трудно!.. — грустно шептала Аня. До отъезда в деревню Аня все-таки успела узнать, что ее разлучница работает совсем не вместе с Николаем Егоровичем и никто на их предприятии ее в глаза не видел. Оказалось, что она медсестра в районной поликлинике и они с Николаем Егоровичем познакомились, когда она приходила к покойной Стеше делать уколы. Женщина она была не очень молодая и как будто бы не очень видная. И от этого Ане стало немножко легче.

— Зарабатывает ерунду какую-то, комната у нее с матерью на двоих, — рассказывала она.

— Ну уж, тогда я прямо и не пойму, — вздыхала старуха. — С ума он сошел!..

Собирали ли они чернику, уходили ли в поляны за рыжиками, возились ли в огороде — все время на языке у них было одно и то же. И Аня начала от этих разговоров уставать, ей уже казалось, что все случившееся было давным-давно, что она страшно постарела за это лето и надежд на то, что будет ей еще хорошо, совсем не осталось.

— Подумать только, что я в своей жизни пережила!.. Но «баба Нюха» вдруг исполнилась старушечьей мудрости:

— Да полно-ко!.. Твою бы жизнь да каждой бабе! Дитя твоего люди помогли взростить, государство выучило. От мужа ни бита, ни ругана не была. Забудется все, с ногтями отстрыжется. Ешь-ка вот пирожочки.

Наверное, была у старухи тайная надежда, что дочь теперь возьмет ее к себе. Но сказать не решалась: та сколько ни поплачет, а одна жить не станет.

В начале сентября Аня вернулась в Москву, вышла на работу. Ей еще предстояло выработать тактику: жаловаться ли товаркам на свою судьбу, или делать вид, что все к лучшему, что свобода для женщины — это самое святое дело.

— Разошлись мы, девочки, — призналась она наконец. — Заметила я, что мой Коля стеклом своим на сторону косит. «Ну и иди, говорю, на все четыре стороны. Меня такие отношения тоже не устраивают».

Встретив сочувствие, Аня ожила и стала фантазировать: жаловалась на то, что Николай Егорович якобы очень «тесно» ее дома держал, замучил ревностью, ограничивал ее общественный рост. Надеясь, что многие позабыли, как обстояло все на самом деле, обвинила бывшего мужа и в том, что родной ее мальчик вырос на стороне. И так горячо она это рассказывала, что и сама всему верила.

— Трудно одной будет, — пожалели Аню. — И материально, и вообще.

— Интересно! — побледнев, сказала Аня. — Да что, он меня поил, кормил?..

Имела она неосторожность завести подобный же разговор при Лиде Дядькиной. Не учла, что Лида и Николая Егоровича хороша знала, да и ее самое неплохо. На людях Лида ей никакого замечания не сделала, а потом сказала:

— Аня, ведь он тебя любил! Зачем ты все это плетешь?

Аня смахнула слезу и призналась искренне:

— Ой, Лидка!.. Ты не представляешь, как тяжело!..

Она уже поняла: все только притворяются, будто не знают, что не по взаимному недовольству разошлись они с мужем, а он ее бросил, нашел другую. Поэтому и жалеют.