Сладкая приманка - [25]

Парень даже не обрадовался этому известию. Он не мог уже ни радоваться, ни огорчаться: у него наступил период, когда его организм готовился физиологически ответить на атаку с применением детского спецпитания. И парню было уже не до эмоций, он, судя по его мечущемуся взгляду, мечтал лишь об укромном месте где-нибудь во дворе управления… Но злорадствующий Кавээн еще задержал его в дверях и приказал сдать питание главной медсестре больницы под расписку, а расписку принести ему не позже, чем через час. И чтобы никаких, мол, иллюзий по поводу ощущения свободы и «послать всех подальше» — личность «хорька» была установлена, Кавээн знал его адрес.

— Развлекаемся? — хмуро сказал Грэг. — Твое обращение к террористу уже три раза передавали, а вы тут дешевый цирк устраиваете! Ты, Александр Васильевич, застоялся, что ли? Энергию девать некуда?

Не знаю, как отреагировал на эти слова Кавээн, потому что стояла, опустив голову, и краснела. Что это я, в самом деле, о главном и не думаю вовсе! Я промучилась полдня перед камерой, пытаясь найти нужную интонацию для обращения к террористу, и даже не посмотрела, как передача вышла первый раз в эфир. Было немного стыдно.

Григорий Абрамович включил телевизор. Шли местные новости, и моя очередь должна была наступить, как мне обещал режиссер, где-то в середине программы, после политики и курса доллара.

Каково же было мое удивление и возмущение, когда я увидела на экране диктора, беседующего с майором Нестеровым. Я сразу поняла, откуда у Григория Абрамовича раздражение, с которым он появился в управлении, — вовсе не самодеятельная борьба Кавээна за установление справедливости была ему причиной! Нам опять перебежали дорогу. Быстро работают, подлецы! У меня появилось подозрение, что Нестеров просто следил за мной после того, как я отправилась от него на телевидение.

На экране Нестеров был просто олицетворением деловитости и готовности приложить все силы, чтобы найти человека, который стал причиной паники в городе. Он говорил в основном самые общие фразы, то, что принято говорить в подобных ситуациях, но вид у него был очень уверенный, и он вполне мог создать впечатление у зрителей, что ФСБ работает очень плодотворно.

«Странно, — подумала я, — Грэг сказал, что передавали именно мое обращение. Как же они состыкуют Нестерова и меня?»

Диктор попрощался с Нестеровым и скороговоркой объявил, что к человеку, угрожающему профессору мединститута Каткову, обращается капитан МЧС, психолог Ольга Николаева. Не знаю, обратил ли кто из телезрителей внимание на то, что я не имею никакого отношения к ФСБ. Мне вся эта интрига жутко не понравилась.

А то, какой я увидела себя на экране, вообще произвело на меня странное впечатление. Лицо, увиденное на экране, совсем не походило на мое отражение в зеркале. Я смотрела и не узнавала саму себя — откуда у меня появились эти мрачные складки под глазами, этот слегка прищуренный взгляд, странная манера слегка растягивать слова? У меня был такой вид, словно я страдала легким психическим расстройством.

Я пыталась вспомнить, что я думала, как чувствовала себя, сидя перед камерой. Думала, конечно, об этом человеке, которому мы так и не придумали никакого имени. А вот чувствовала… Ей-богу, чувствовала я себя как-то странно. Как-то излишне оживленно, причем никак не могла сейчас объяснить причину этого оживления. Словно в тот момент я была не капитаном МЧС Николаевой, а кем-то другим. Я как будто со стороны себя видела и всю ситуацию видела с какой-то другой, с его, террориста, стороны.

Неожиданно мне в голову пришло объяснение, которое сразу поставило все на свои места. Ну, конечно, я все это время думала о том, как террорист будет меня слушать, что будет в этот момент испытывать.

Я представила, что это безобразие на моем лице увидела вся Тарасовская область, и ужаснулась. Нет, результат такого вот психомоделирования ни в коем случае никому нельзя показывать, это для внутреннего пользования. Мною же тарасовских малышей пугать будут!

Я так увлеклась разглядыванием самой себя, что не сразу услышала свой голос. Вот черт, а я ведь совсем не помню первую фразу, с которой я начала тогда, в студии, говорить.

— …Ты хочешь избавиться от страха. О! Я тебя понимаю! Я тоже хочу этого — избавиться от моего страха. Но мне и в голову не придет кого-то ради этого убивать! Ты все равно не сможешь взорвать этот страх так, чтобы он разлетелся на атомы и даже еще мельче — на элементарные частицы — и рассеялся в пространстве. Тебе не удастся превратить свой страх в фотон или нейтрино.

Игорь быстро спросил у меня:

— Почему именно нейтрино и фотон? Ты знаешь, что между ними общего?

Я покачала головой:

— Понятия не имею. Никогда физикой не интересовалась.

— …не удастся лишить его массы, — продолжала я вещать с экрана, начав почему-то слегка дергать левым веком. — Не так он недолговечен, чтобы сравнивать его с гипероном. Твой страх постоянен, он реален, как кирпич, падающий на голову, это не кварк, в существовании которого сомневался еще Джеймс Джойс.

— Ты это с кем говоришь-то? — спросил Игорек шепотом. — У меня такое впечатление, что ты его знаешь.