Сладкая летняя гроза - [17]

И все же, вот он сидит, обняв одной рукой жену за плечи, смеется и разговаривает со всеми этими людьми, как будто все прекрасно.

По крайней мере, в доме было чисто, заметила она, осмотрев комнату. Еды было достаточно, нет, надо быть справедливой, еда была очень вкусной. Свежий вкусный хлеб, наваристый золотистый суп с нежными кусочками курятины, очень вкусное свежее масло и варенье из черной смородины.

Кристиана с удовольствием взяла второй кусок яблочного пирога и не возражала, когда один из братьев Виктории положил на кусок густой сметаны.

— Вот так, — сказал он, — пирог хорошо есть со сметаной.

Который это был из братьев? Она никогда не сможет различить и запомнить их. Она посмотрела на длинный дубовый стол, за которым сидели все братья, и попыталась их различить.

Гэрета было запомнить легче всего, он самый старший из сыновей, у него темно-каштановые волосы и ямочка на правой щеке; следующий Даниэль, с такими же четкими чертами лица и темно-зелеными глазами, но в очках, у него вежливая манера разговора, что ей понравилось.

Затем был третий брат, который, казалось, смотрел так, словно у нее было две головы; у этого волосы не были связаны на затылке, его рыжие кудри торчали во все стороны, словно грива у льва. Один рукав его выпачканной белой рубашки был немного оторван. Как же его зовут? Роберт? Нет, кажется, Ричард, подумала она.

По другую руку от Виктории сидел Джеймс. Его легко было запомнить, потому что они с Викторией были близнецами: такие же слегка раскосые глаза и высокие скулы.

И двое самых молодых братьев, которые все время смеялись как идиоты и ели, словно они давно уже голодали. Она не могла различить, который из них Джеффри, а который Стюарт. Это неважно, подумала она, ей это совершенно безразлично.

А отец Виктории! Что за чудо. Он дважды опрокинул свой чай, один раз потерял очки, наступил на собаку, прожег дыру в кармане своей рубашки, положив туда еще горящую трубку. Не удивительно, что его сыновья были такими… неотесанными и дикими.

Кристиана внимательно осмотрела комнату. В ней не было богатой обстановки, полка с оловянными кружками, грязные стулья и старый шерстяной коврик перед камином. Широкие доски пола поблескивали при вечернем свете, кремовая штукатурка стен отражала свет, идущий из узких окон. Если бы это была гостиница, она должна была бы признать, что здесь чисто, и можно комфортно провести ночь. Но никогда, никогда она не хотела, чтобы это был ее дом.

Она ни за что не останется здесь, особенно после того как Гэрет Ларкин допустил такой непозволительный жест. Ей обязательно надо поговорить с Филиппом.

Она взглянула на него и увидела, что все слушают ее брата. Он говорил на правильном, с легким акцентом, английском языке.

— …и только в марте я смог добраться до Оверна. Крестьяне сожгли замок. Кристиана жила со своей няней в маленьком, состоящем из одной комнаты, домике. Фактически, ей удалось самой бежать из Парижа и проделать путь, равный двум сотням миль.

Гэрет Ларкин смотрел на нее недоверчиво.

— Ты шутишь, — сказал он Филиппу. — Эта маленькая пушинка? На вид она не смогла бы пройти и мили.

Коистиана усиленно ела пирог.

— Как вам это удалось, мадемуазель? — вежливо спросил Мэтью Ларкин.

Последовало долгое молчание. Все ждали ее ответа. Кристиана сжала рукой ложку. Она почувствовала в желудке неприятные ощущения, но когда заговорила, тон ее был беспечным и спокойным.

— Я заплатила одному человеку, лакею из конюшни. Я отдала ему свой жемчуг… Но он забрал все остальное: мои сережки, которые подарил Артуа, сапфировую брошь — подарок Габриэль. И он вывез меня из Парижа, спрятав в крестьянской телеге под копной сена… Он должен был отвезти меня к Филиппу, но он лгал, он привез меня в своп отвратительный дом, к своему пьяному брату.

Кристиана пыталась отогнать мысли о происшедшем. Она не хотела вспоминать свои четки, разбросанные по грязному полу, по которым топтались грязными ботинками, хрустальные четки, разлетевшиеся на тысячи сверкающих осколков. Затем последовала миниатюра с портретом ее матери, стекло сразу же разбилось на нежном рисунке лица матери.

Она глубоко вздохнула.

— Когда мы приехали в дом Жана Клода, у нас… не совпали мнения. Он сказал мне, что я никуда больше не поеду, и отдал меня своему брату, как будто я была наградой, и когда я закричала, они избили меня.

Даже сейчас она помнила горький металлический вкус крови во рту, слышала их отвратительный смех, чувствовала занозы в своих пальцах, когда она вцепилась в дверной проем. Они оторвали ее от двери и швырнули на жесткий пол дальней комнаты дома. Она ударилась головой о доски пола так, что красные круги поплыли перед глазами. Из-за закрытой двери она слышала, как Жан Клод кричал брату, чтобы тот овладел ею.

Она подняла голову и спокойно сказала: — И поэтому мы расстались.

— Я убила его, -мысленно говорила она. — Я выхватила нож, который у него был на поясе, когда он пытался изнасиловать меня, и перерезала ему горло.

Она думала, что ей станет плохо при воспоминании о том, как легко вошел в него нож, как теплые брызги крови попали на ее разорванное платье и как отяжелевшее тело мужчины навалилось на нее.