Сладкая горечь слез - [85]
— Легко тебе говорить.
— Понимаю тебя. Слушай, мне пора.
— Ой, да, наверное, дорого звонить оттуда.
— Ерунда, не бери в голову. У тебя будет много возможностей… догнать мир.
Он-то успокаивался. А я — нет. Повесив трубку, я вспоминала разговор с Крисом накануне моего отъезда.
— Джо, я… иногда мне кажется… как будто мама не хочет, чтобы я вспоминал. Это меня пугает. Как будто в том, что я забыл, есть что-то дурное. Я… я ведь не совершил ничего страшного, Джо? — Нервный смешок. — Я ведь никого не убил, а?
Я смогла лишь хихикнуть в ответ, еще более нервно, чем он.
Садиг познакомил меня и Дину со своей невестой, Акилой, и ее дочерьми, Самирой и Тасним. Акила работала адвокатом по правам женщин. Она держалась с большим достоинством, несколько официально, но дружелюбно. Я сходила в церковь, как ни странно было делать это в Пакистане. Садиг рассказал, что сиделка его деда, Сюзан, христианка, пресвитерианка. В свое второе воскресенье в Карачи я посетила службу вместе с ней. Порадовалась, что Тетушка Хасина помогла мне с одеждой, — поскольку все женщины в церкви были в дупаттах, с покрытыми головами, как мусульманки. Вся служба, и проповедь, и литургия — молитвы, тексты из Библии, даже гимны — все на урду. Дина напросилась со мной. Она однажды уже бывала на мессе, когда училась в школе. Но в протестантской церкви она оказалась впервые.
Никакого хора и органа. Только маленький ансамбль — клавишник, две гитары и солист, — помогавший пастве петь гимны, слова которых были написаны на урду в сборниках «Джиит-э-Ибадат». Точно так же называется молитва у мусульман. Совсем юные, музыканты напомнили мне Криса и его группу. В конце службы я подошла к пастору, пожимавшему руки мужчинам и благословлявшему женщин прикосновением ладони к голове. Удивительно, какая пропасть разделяет меня и здешних прихожан, большинство из которых родом из Северной Индии, где бывал с миссионерскими визитами Прадедушка Пелтон.
Прошло две недели, прежде чем я поняла, куда дальше должна отправиться. Я думала о своей жизни все в тех же категориях — провидения и плана Господня, и как я должна следовать ему, несмотря ни на что. Несмотря на свидетельства, подтверждавшие, что мои прежние представления о плане Господнем — до встречи с Садигом — были непростительно ошибочны и долго вели меня по ложному пути. Тогда я думала о Господних планах, должна была разгадать их. Как головоломку. Словно моя рука раскладывала кусочки мозаики на нужные места. Но сейчас я просто встречала то, что происходило само по себе. И могла бороться с этим. Или, как предлагала Дина, уступить. Но никаких объяснений мне не требовалось.
Достаточно оказалось обычного разговора между незнакомцами, то есть моими новыми родственниками, в машине около кондитерского магазина, чтобы я четко поняла, каков должен быть мой следующий шаг.
Мы с Диной поднялись рано, чтобы успеть на меджлис в доме Тетушки Асмы.
— Дина, ты обязательно должна прийти, — настаивала та. — Встретишься с женщинами, которых столько лет не видела. Закира — это женщина, которая читает текст, — у нас Масума, очень современная. Не то что Тайиба Хуршид, фанатичка эдакая. — Тетушка недовольно поджала губы. — Лезет со своими назиданиями — мол, жена должна давать свое благословение, если муж хочет взять вторую жену, женщина не должна выходить из дому без разрешения мужа. Да еще заставляет всех носить хиджаб[133]. Не представляю, как ее вообще можно выносить, но эти глупые овцы прислушиваются к ней. Немыслимо!
Дина сначала сомневалась. И я ее понимала. Ей многое пришлось выдержать в этой поездке, со многим справиться. Жить в доме Садига, к примеру. Он ведь не подозревал, что поселил ее ровно в той комнате, которая принадлежала им с Акрамом во время их медового месяца. Здесь она долго тосковала в одиночестве, пока ее муж болел. Когда она попросила меня поселиться с ней вместе, чтобы защититься от призраков прошлого, я согласилась; при этом почувствовала, что мы стали гораздо ближе, чем по дороге в Пакистан, и рассказала ей то, о чем молчала раньше, — как учила урду и арабский и как использовала свои знания. Она узнала об этом раньше Садига. Но про Криса я до сих пор не рассказывала. Слитком трудно начать. И чем дальше, тем труднее.
Увидев, как сильно я хочу участвовать в меджлисе, Дина согласилась. Это было как дежавю — настолько яркими и подробными оказались детские воспоминания Садига. Что, если образы из памяти Криса всплывут вот так же? Как чужие, внезапно ожившие рассказы?
Проповедь на урду очень отличалась от того, к чему я привыкла. Возможно, потому, что вокруг собрались одни женщины. Говорили о женских возможностях:
— Женщины привыкли недооценивать собственную силу. Подлинные перемены в мире, настоящая справедливость невозможна без участия женщины. Рай — под нашими стопами. И мы должны тщательно обдумывать каждый свой шаг. Должны помнить, что без сестры Моисея, которая присматривала за ним издали, и без женщины из дома фараона, которая усыновила его, не было бы никакого Моисея. Без лона Марии не было бы Иисуса.
Без Фатимы не было бы Хусейна. И без Зейнаб мы не вспоминали бы историю Кербелы.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.