Сквозь зеркало языка - [87]

Работая над этой книгой, я прочитал довольно много публикаций последних лет, касающихся работы мозга, а перед этим пролистал немало дискуссий вековой давности о том, как работает биологическая наследственность. И когда все это читаешь подряд, трудно не поразиться тому, как они похожи между собой. Когнитивистов начала XXI века и генетиков начала ХХ века объединяет глубочайшее невежество относительно объекта их исследования. Около 1900 года наследственность была черным ящиком даже для самых великих ученых. Самое большее, что они могли, – это строить догадки, сравнивая, что мы имеем «на входе» с одной стороны (свойства родителей) и что имеем «на выходе» с другой (свойства потомства). Механизмы того, что происходило в промежутке, были для них загадочными и непостижимыми. Как неловко нам, перед которыми рецепт жизни лежит открыто, читать отчаянные споры этих гигантов и думать о нелепых экспериментах, которые им приходилось проводить, вроде отрезания хвостов поколениям мышей, чтобы посмотреть, не унаследуется ли потомками это увечье.

Сто лет спустя мы можем заглянуть гораздо глубже в механизмы генетики, но все еще так же близоруки во всем, что касается работы мозга. Мы знаем, что есть на входе одной стороны (например, фотоны влетают в глаз), мы знаем, что есть на выходе с другой стороны (рука нажимает кнопку), но все принятие решений в промежутке остается по ту сторону закрытой двери. В будущем, когда нейронные сети будут нам так же понятны, как структура ДНК, когда ученые смогут прослушивать нейроны и точно понимать, что сказано, наше МРТ-сканирование покажется столь же изощренным, как отрезание мышиных хвостов.

Будущим ученым не понадобится проводить примитивные опыты вроде тех, в которых людей просят нажимать кнопки, глядя на экран. Они просто найдут нужные области мозга и посмотрят напрямую, как формируются понятия и как родной язык влияет на восприятие, память, ассоциации и иные прочие аспекты мышления. Если их историки науки вообще потрудятся прочитать эту книгу, какой заумной она им покажется. Как трудно будет им вообразить, почему нам приходилось возиться с неясными непрямыми умозаключениями, почему нам приходилось смотреть сквозь мутное стекло, когда они могут видеть все непосредственно.

Но вы, надменные по-читатели будущего, простите нам наше невежество, как мы прощаем тем, кто был невежественен до нас. Тайна наследственности вышла для нас на свет, но мы увидели этот великий свет только потому, что наши предшественники не уставали искать во тьме. Так что если вы, о идущие за нами, когда-нибудь снизойдете и посмотрите на нас с высоты вашего превосходства, вспомните, что вы достигли всего этого только по спинам наших усилий. Потому что шарить в темноте, не поддаваясь искушению отдохнуть, пока свет понимания не прольется на нас, – неблагодарная работа. Но если бы мы поддались искушению и перестали искать, ваше царство никогда не настало бы.

Приложение Цвет: в глазах смотрящего

Люди могут видеть свет только на узком отрезке длины волн от 0,4 до 0,7 микрон (тысячных долей миллиметра), или, чтобы быть более точными, между примерно 380 и 750 нанометров (миллионных долей миллиметра). Свет на этих длинах волн поглощается клетками сетчатки, тонкой пластины нервных клеток, которые выстилают внутреннюю часть глазного яблока. На задней стороне сетчатки есть слой фоторецепторных клеток, которые поглощают свет и посылают нервные сигналы, а они, в свою очередь, преобразуются в цветовые ощущения в мозгу.[299]

Когда мы видим радугу или свет, выходящий из призмы, наше восприятие цвета как будто изменяется так же непрерывно, как меняется длина волны (см. таб. 2 и 11 на цветной вклейке). Ультрафиолетовый свет на длинах волн короче 380 нм не виден глазу, но когда длина волны возрастает, мы воспринимаем оттенки фиолетового, примерно с 450 нм мы видим синий, с 500 нм зеленый, с 570 желтый, с 590 оранжевые тона, а потом, когда длина волн начинает превышать 620 нм, мы видим красный на всем протяжении шкалы до 750 нм, дальше наша чувствительность заканчивается и начинается инфракрасный свет.

«Чистый» свет одной длины волны (в отличие от комбинации источников света с разными длинами волн) называется монохроматическим. Естественно предположить, что когда источник света выглядит для нас желтым, это потому, что он состоит только из волн длиной около 580 нм, как монохроматический желтый свет в радуге. И так же естественно предположить, что когда некий объект кажется нам желтым, это должно означать, что он отражает свет только на длинах волн вокруг 580 нм и поглощает свет всех остальных длин волн. Но оба этих предположения совершенно неверны. На самом деле цветное зрение – это иллюзия, которую создают для нас нервная система и мозг. Чтобы воспринять свет как желтый, нам необязательно нужен свет на волне 580 нм. Мы можем получить такое же «желтое» ощущение, если чисто-красный свет на длине 620 нм и чисто-зеленый на 540 нм налагаются друг на друга в равном количестве. Другими словами, наши глаза не могут отличить монохроматический желтый свет и сочетание монохроматических красного и зеленого светов. В самом деле, экран телевизора ухитряется обманом заставить нас воспринимать любые цвета спектра, используя разные комбинации всего трех монохроматических цветов – красного, зеленого и синего. Наконец, объекты, которые кажутся нам желтыми, очень редко отражают только свет длиной около 580 нм, а чаще всего отражают зеленый, красный и оранжевый, так же, как и желтый. Как это можно объяснить?