Сквозь время - [5]

Мы руки милые, простые

Случайно жали в полутьме.

Мы первый раз поцеловали,

Мы спорили до хрипоты.

Потом мы жили, забывали,

Мы с жизнью перешли на «ты»…

Но отступленье вязнет в датах,

И если сваливать вину —

Сам Пушкин так писал когда-то,

А я ж не Пушкин, entre nous.

И так оставим это, право,

Добавив, что Марины нет,

По коридору и направо

Пройдем с Олегом в кабинет.

4

Уже дочитаны стихи.

Олег, закуривая, стоя:

«Ну что ж, пожалуй, не плохи,

А только и плохих не стоят.

А пахнут, знаешь, как тарань, —

Приспособленчеством и дрянью.

Того гляди, и трактора

Бравурной песенкою грянут.

И тут же, „не сходя с местов“,

Безвкусицей передовицы

Начнут высказывать восторг

Орденоносные девицы.

Ты знаешь сам — я им не враг,

Ты знаешь, папа арестован.

Но я не вру и я не врал,

И нету времени простого,

Он адвокат, он наболтал,

Ну, анекдотец — Брут на воле.

В них стержня нет, в них нет болта.

Мне лично больно, но не боле.

Но транспортиром и мечом

Перекроив эпоху сразу,

Что для искусства извлечет

Опальный человечий разум?

Боюсь, что ничего. Взгляни:

Французы, что ли?

Ну лавина!

А что оставили они —

Недопеченного Давида.

Ну что еще? Руже де Лиль?

Но с тиною бурбонских лилий

Его навеки отдалил

Тот „Ягуар“ Леконт де Лиля.

Искусство движется теперь

Горизонтально. Это горько,

Но выбирай, закрывши дверь, —

„Виргиния“ или махорка.

Ну что же, опростись пока,

Баб шшупай да подсолнух пускай,

А в рассужденье табака

Лет через сто дойдем до „Люкса“.

Без шуток. Если ты поэт

Всерьез. Взаправду. И надолго.

Ты должен эту сотню лет

Прожить по ящикам и полкам,

Росинкой. Яблоком. Цветком.

Далеким переплеском Фета,

Волос девичьих завитком

И чистым маревом рассвета.

А главное, как ни крути,

Что делал ты и что ты сделал?

Ты трактористку воплотил

В прекрасной Афродиты тело.

Ты не понятен им, поверь,

Как Пастернак, как громы Листа.

Но Листа слушают — помéр,

А ты — ты будешь вновь освистан.

А выход есть.

   Портьеры взмах —

И мир уютом разграничен,

Мы сядем к огоньку. Зима.

Прочтем Рембо, откроем Ницше.

И вот он маленький, но наш,

Летит мечтой со стен и окон,

И капли чистого вина

Переломляют мир высокий».

5

     Владимир встал.

Теперь он знал.

Что нет спокойствия. Пожалуй,

Лишь ощущений новизна

Его от крика удержала.

Он оглянулся.

   Что же, тут

Он детство прожил, юность начал,

Он строчек первых теплоту

Из этих дней переиначил.

Но медной ярости комок

Жег губы купоросом.

Проще

Уйти, пожалуй.

Но порог?

Но всех тревог последний росчерк?

Нет, отвечать! И на лету,

Когда еще конца не ведал,

Он понял — правильно!

И тут

Предельной честности победа.

6

«Пока внушительны портьеры,

Как русский довод — „остолоп“ —

И мы с тобой не у барьера,

Мы говорим. Мы за столом.

И лунный свет налит в стекло,

Как чай. И чай налит как милость.

И тень элегий и эклог

В твоих строках переломилась.

Я знаю все. И как ты куришь,

А в рассужденье грез и лир,

Какую точно кубатуру

Имеет твой особый мир.

И как ты скажешь: „В январе

Над городом пылает льдинка,

Да нет, не льдинка, погляди-ка,

Горит как шапка на воре“.

И льдинка вдрызг. И на осколках

Ты это слово надломил,

От этой вычурности копкой

Мне станет холодно на миг.

Философ. Умница. Эстет,

Так издевавшийся над щами.

Ты знаешь, что на свете нет

Страшней, чем умные мещане,

Чем чаще этот род за нас,

Чем суть его умнее лезет,

Тем выше у меня цена

На откровенное железо.

Да, транспортиром и мечом

Перекроив эпоху сразу,

Он в первой грусти уличен,

Опальный человечий разум.

Так, сам не зная почему,

Забыв о верности сыновней,

Грустит мальчишка. И ему

Другие горизонты внове.

Горизонтально, говоришь?

Быстрее, чем ты напророчил,

Он дочитает буквари,

Он голос обретет и почерк.

Профессор мудрый и седой,

Колумб, который открывает

Цветенье новое садов, —

Его никто не понимает.

Но метод, стиль его побед —

В нем стиль и метод твой, эпоха.

Его не понимают? — Плохо,

Как плохо, если десять лет.

А ты, ты умненьким чижом

В чижином маленьком уютце,

ты им враждебный и чужой.

Они пройдут и рассмеются.

И что ты можешь? Что ты мог?

Дымок по комнате протащишь,

В стихах опишешь тот дымок

и спрячешь в сокровенный ящик.

Души, душе, душой, душа —

здесь мысль к пошлости околышек!» —

«Ты этим воздухом дышал!» —

«Дышал, но не желаю больше!

Есть гордость временем своим,

Она мудрей прогнозов утлых,

Она тревогой напоит,

Прикрикнет, если перепутал,

И в этой гордости простой

Ты не найдешь обычной темы:

„Открой окно — какой простор!

Закрой окно — какая темень!“

Есть мир, он, право, не чета

Твоей возвышенной пустыне,

В нем так тревога начата,

Что лет на триста не остынет.

Крушенье личности и Трой,

   суровая походка грома!

Суровый мир, простой, огромный.

Распихнутый для всех ветров…»

Глава II

…Можно сердце выложить —

На! — чтоб стужу плавило.

Не было? Было же!

Не взяла, — оставила…

(Из ранних стихов Владимира)

1

Ну что ж, похоже в самом деле,

Я победитель. Значит — быть.

Как мы тревогу не разделим,

Как мне ее не разлюбить,

Так от победы этой грустной

Не закружится голова —

Здесь начинается искусство,

И здесь кончаются слова.

Но даже если ты уверен,

Что не напутано в «азах»,

Ты одинок в огромной мере,

Как Женька некогда сказал.

2

Буран, буран. Такая стужа.

Да лед звенит. Да тишина.

О, молодость! Вино, да ужин,

Да папиросы, да Она —

Ну, чем, голодная и злая,

Ты бродишь полночью такой?